А. Й. Казински - Последний праведник

— Зачем тогда вы здесь сидите?

— Чистая перестраховка.

— Если вы считаете, что мне что-то угрожает, вы должны позаботиться о моей безопасности.

— Не на том уровне угрозы, на котором мы сейчас находимся. Если что-то изменится, мы, конечно, примем необходимые меры. Но пока ничего не изменилось, вы должны просто…

— … относиться к этому спокойно.

— Именно. — Нильс выглянул в окно. В Фелледпарке мороз укрыл тонким слоем инея траву и деревья, сделав парк похожим на старую, выцветшую от времени картину.

Пауза затянулась. Недовольство Торвальдсена ощущалось просто физически, так что Нильс нисколько не удивился, когда хозяин кабинета, вздохнув, разразился целой тирадой:

— Послушайте! Каждый час своей жизни, когда я не сплю, я занимаюсь тем, что спасаю людей, попавших в беду. Считается, что один только прошлогодний проект, связанный с питьевой водой в Восточной Африке, спас десятки тысяч жизней, не говоря уже о том внимании, которое Красный Крест привлек к катастрофе с… — Он запнулся, очевидно заметив, что Нильс слушает его невнимательно. — Так что меньшее, на что можно рассчитывать в такой ситуации, — это хотя бы небольшая помощь со стороны властей.

— Я могу дать вам свой номер телефона. Как я уже сказал, вы всегда можете связаться со мной.

— Спасибо. Я знаю номер телефона полиции!

Снова воцарилось молчание. Нильс поднялся со своего места.

— Повторяю еще раз: звоните, если что. И будьте повнимательнее к своему окружению.

— Хорошо. Передавайте привет Амундсену из Амнистии, я подозреваю, что он следующий в вашем списке. Спросите его, не хочет ли он составить мне компанию в том, чтобы спрятаться на моей или его даче.

Нильс кивнул и вышел из кабинета.

Спокойствие, Торвальдсен, думал он, направляясь к лифту. Никакая опасность тебе не грозит. Он достал свой список хороших людей королевства, как окрестил его генеральный секретарь Красного Креста, и аккуратно вычеркнул оттуда Торвальдсена.

Конгенс Люнгбю

Зачем, интересно, им нужно столько места, думал Нильс, проезжая по улице, застроенной частными виллами. Ни души вокруг, перед домами припаркованы маленькие машинки жен. Вечером большие машины вернутся домой и займут места рядом с ними.

На латунной табличке, украшавшей массивную деревянную входную дверь, была только одна фамилия: Амундсен. Второй в списке. Из-за двери доносились звуки. Шаги вверх и вниз по лестнице. Очень нерешительные шаги. Нильс позвонил снова и с силой провел рукой по старой деревянной двери. В центре нащупывалась глубокая вмятина, как будто дверь когда-то пытались высадить. Нильс чувствовал нарастающее нетерпение.

— Ну же!

Он обернулся, посмотрел на дорогу, убеждаясь, что никаких свидетелей нет, поддел указательным пальцем заслонку щели для писем, заглянул в нее и заметил пару голых молодых женских ног, взбегающих по лестнице. Послышался шепот, и Нильс успел выпрямиться в то же мгновение, что дверь открылась. У Амундсена были юношески светлые и растрепанные волосы, достающие почти до плеч, и ясные голубые глаза.

— Чем я могу вам помочь?

— Кристиан Амундсен?

— Да?

— Нильс Бентцон, я из полиции. Я пытался найти вас в центральном офисе Амнистии, но мне сказали, что вы болеете.

Амундсен смущенно обернулся, прежде чем ответить:

— Ну да, болею… Всем иногда нужен выходной. Что-то с машиной?

— Я пытался до вас дозвониться. Можно я зайду на десять минут?

— Что все-таки случилось?

Нильс рассматривал развешанные по стенам фотографии в рамках: Амундсен в Африке, обнимает двоих отпущенных заключенных. Амундсен в Азии, перед тюрьмой, в компании каких-то веселых азиатов.

— Это Мьянма, — сказал Амундсен, подходя.

— В смысле Бирма?

— Политзаключенные. Я потратил три года на то, чтобы освободить их из тюрьмы Инсейн. Это одна из самых отвратительных тюрем в мире.

— Наверное, это был большой день для них?

— Как вы думаете, смог ли я добиться для них убежища в Дании?

— Судя по тому, что вы спрашиваете, нет.

— В конце концов их приняло австралийское правительство. После огромного давления, в том числе и с нашей стороны.

Девушка, чьи ноги рассматривал Нильс, внесла чай на подносе. Теперь на ней были джинсы. Тесные джинсы и красивая красная помада, так шедшая к ее гладким азиатским волосам. Она не могла быть ни на день старше двадцати. Химия между ней и Амундсеном казалась почти осязаемой, Нильс тут же почувствовал себя стоящим посреди их спальни.