А. Й. Казински - Последний праведник

Мария свернула ватный тампон и подала его Ротштейну. Тот сунул его Нильсу в ноздрю и сказал:

— Так. Ну что, на этом разойдемся?

Он был уже у дверей, откуда кивнул Ханне. Может быть, это был знак признания одним ученым другого. Медсестру и полицейского в этом вмешивать смысла нет.

Фойе, Королевская больница

Нильс настоял на том, чтобы посидеть и подождать еще немножко — вдруг в нужном промежутке где-то в больнице кто-то неожиданно умер. Они просидели полчаса, не говоря друг другу ни слова. В конце концов Ханна поднялась и направилась к выходу.

Вокзал Санта Лючия, Венеция

Солнце над Венецией почти зашло. Томмасо стоял на вокзале и смотрел, как верхушка итальянской судебной системы поднимается на полицейский катер. Никто не умер. Человек в темных очках в конце концов снял их и скрылся в направлении Гетто.

Томмасо чувствовал себя неважно. Из носа лило, он вытер его рукой и увидел на ней кровь.

Ему с трудом удавалось удерживать равновесие. Нужно выпить чего-нибудь, посидеть несколько минут наедине с собой, чтобы никто его не видел. Флавио помахал ему рукой, возвращаясь обратно, и Томмасо поспешил скрыться. Налетел на пути на молодую целующуюся пару и пробормотал под нос извинения.

Очередь в женский туалет. Томмасо направился к мужскому, но металлическая штанга перегородила ему вход.

— Вход платный, — сказал чей-то голос за его спиной.

У Томмасо кружилась голова, пока он рыскал по карманам в поисках пары монет. Мужчина за ним всячески выказывал свое нетерпение. Томмасо наконец-то выудил три монеты. Бросил в щель пятьдесят центов. Штанга не сдвинулась с места. Мужчина за ним прошипел:

— Вход стоит восемьдесят центов!

Томмасо бросил в щель две оставшиеся монеты. На экране появилась надпись «80 центов» — и штанга скользнула в сторону.

Конгенс Нюторв, Копенгаген

Елка на санках. Нильс следил через запотевшее стекло за тем, как отец и сын тащат санки по тонкому слою снега. Он должен был быть сейчас в Африке, встречать в бассейне Рождество, глазеть на льва в первый день сочельника и чувствовать, как Индийский океан ласкает его подошвы. Вместо этого он чувствовал, как от пола машины Ханны поднимается холод.

— Хочешь, я поведу? — спросила она.

— Нет, все в порядке.

Красный, желтый, зеленый. Первая передача, он отпустил сцепление, и передние колеса занесло в снег. На несколько секунд он потерял контроль над машиной, но покрепче схватился за руль и выправил ее, поехал дальше. Контроль. Сейчас он чувствовал, что произойти может что угодно и он ничего не сумеет с этим поделать: его руки будут истерически дрожать, если он отпустит руль; он разрыдается, если Ханна до него дотронется. Она этого не делала, и Нильс продолжал крепко сжимать руль. Так они и ехали — по мосту через озера, вниз вдоль Королевского парка. До самой площади Конгенс Нюторв они не проронили ни слова. По площади шел Дед Мороз, за ним хвостом вилась малышня.

На Конгенс Нюторв были выставлены большие, в человеческий рост, фотографии тех мест на Земле, которые исчезают из-за климатических изменений. В машину слабо доносился голос человека с микрофоном, вещающего редкой публике: более семисот тысяч человек на Шри-Ланке живут за счет производства чая, которое вот-вот будет уничтожено засухой.

Поток машин не двигался. Прохожие брели через площадь с новогодними подарками — мимо фотографии Соломоновых островов, где местные жители живут на рыбе и кокосовых орехах на высоте два метра над уровнем моря, — и дальше, по направлению к антикварным лавкам на Бредгаде, мимо освещенных фотографий высыхающего озера Чад, без которого еще один уголок Африки превратится в пыль и песок. Машины наконец сдвинулись с места: нерешительно, словно колеблясь, как будто все водители на площади всерьез обдумывали, не выключить ли моторы, не выкинуть ли ключи и не встать ли в первые ряды борцов за спасение Соломоновых островов? Но нет, в последнюю секунду водители одумались и отправились дальше по своим делам. А если бы они замерли на месте в полной тишине, то, возможно, услышали бы, как последний кокосовый орех отрывается от ветки и шлепается в океан, вознамерившийся все поглотить. Молчание прервала Ханна:

— Куда мы движемся?

Она смотрела в окно, как будто вопрос был обращен не к Нильсу, а ко всему человечеству.

— Я не знаю.

Она взглянула на него и улыбнулась.

— Весь этот день… Прости, Ханна.