Лоренсо Сильва - Нетерпеливый алхимик

Опомнившись от изумления, я быстро сориентировался в обстановке. В конце концов, курирование убийств относилось к ведению суда, хотя до сих пор он предпочитал не осложнять себе жизнь исполнением своих прямых обязанностей. Разбушевавшаяся во мне гордыня дудела мне в ухо, что предпочтительнее было бы поговорить с самим судьей, однако я вспомнил о разделявшей нас иерархической дистанции и занятости его чести. Поэтому спокойно рассказал секретарю о наших скромных успехах и тех направлениях, которые мы сейчас разрабатываем. Чтобы он имел полное представления о последних событиях, я посвятил его в наши планы прощупать Салдивара в интимной обстановке с помощью подсадной утки, а потом сопоставить полученную информацию с имевшимися у нас фактами.

— Прекрасно. Большое вам спасибо, сержант, — вежливо поблагодарил меня секретарь. — Я обо всем доложу его чести. Если у него возникнут дополнительные вопросы, он позвонит вам лично. Удачи и хорошего уик-энда.

Не часто встретишь в нашей системе такого внимательного человека. Судейских функционеров, как правило, отличает холодность, доходящая до откровенной грубости. Вероятно, на них влияет данная им власть распоряжаться чужими судьбами либо монотонная работа, а может, банальная нехватка времени. Кто знает?

Отдав должное пожеланиям начальства, я сосредоточился на подготовке операции. Нам предстояло взять напрокат вечерний туалет для Чаморро (на этот случай у меня был припасен адрес одного местечка, куда наведывался весь голоштанный мадридский бомонд, чтобы пустить пыль в глаза на очередной тусовке), а затем продумать, как бы половчее спрятать под одеждой микрофон для записи разговора и для отслеживания ситуации в целом. Никогда не угадаешь, какой фортель выкинут наши подопечные, хотя сегодня мы не ожидали никаких сенсаций. Разве только Салдивар скинет одну маску, а потом натянет на себя другую.

Около семи часов мы с Чаморро пошли выбирать платье. Я имел полное право вмешаться в этот процесс, поскольку был ее начальником и отвечал за все расходы, а главное, за последующее выбивание потраченных денег из нашей прижимистой бухгалтерии, однако, подумав, решил положиться на женский вкус моей помощницы. Продавщица подвела нас к стенду с ее размерами, и Чаморро остановилась на воздушном платье цвета мальвы, умеренной длины, с открытыми плечами и вырезом, именуемым в среде молодежи «Честное слово». [66] Вырез «Честное слово» — покрой платья с открытым лифом без бретелек, который держится за счет жесткого корсажа. Подразумевает продолжение: «Честное слово, она (грудь) у меня не вывалится». Наряд показалось мне немного вульгарным, тем не менее я счел за благо держать свои мысли при себе. Судьбу сегодняшнего предприятия я препоручил моей помощнице, и если уж доверять, то до конца.

Когда без нескольких минут девять я заехал за Чаморро, все сомнения, гнездившиеся в моей неуемной душе, отпали сами собой. Не растекаясь мыслью по древу, могу выразить свои ощущения одной фразой: мне стало невыразимо больно оттого, что вся эта красота предназначалась не мне, а кому-то другому. Чаморро подобрала волосы — слишком смелое решение, поскольку черты лица не являлись самой привлекательной стороной ее внешности. Но умело нанесенный макияж как нельзя лучше подходил к гладкой прическе и общему стилю. Неброские сережки, тонкое золотое ожерелье, оттенявшие ее персиковую кожу, и розовое платье, ниспадавшее от талии легкими складками, превращали ее в соблазнительную приманку. Моя помощница непременно заставит Салдивара заглотать крючок и не вызовет у него никаких ассоциаций с тем держимордой в юбке, какой ее наверняка изобразил Эхеа, отчитываясь перед боссом после нашего посещения его офиса.

— Выше всяческих похвал, Виргиния, — сдался я.

— Спасибо, — сказала она, избегая встречаться со мной взглядом, но не скрывая счастливой улыбки. — Я попросила совета у Нади, подружки инспектора Савалы.

— Ты серьезно?

— Конечно нет. Мало же ты ценишь мою способность обходиться собственными средствами, — упрекнула она меня.

Я высадил ее на углу метрах в пятидесяти от ресторана и грустно смотрел ей вслед. Стоял теплый вечер начала октября, и, по мере того как ее фигура исчезала в легкой осенней дымке, меня все больше одолевало какое-то непонятное чувство сродни тоске по мечтам, которые мы так долго и страстно лелеем и которые уплывают все дальше и дальше, не даваясь нам в руки. По извращенным законам человеческого бытия мы привыкли взывать к несуществующей памяти несбывшегося и совсем не ценим того, что уже имели или имеем сейчас. Может, меня просто будоражил осенний воздух Мадрида — в это время года и сам город располагает к душевной смуте — а может, этот неустойчивый период перехода от солнечного лета к зимней опустошенности навевал мне воспоминания о юных годах, когда, будучи впечатлительным подростком, я воображал себе одиноких, неприкаянных женщин, бредущих, подобно Чаморро, по темным улицам. Но случись мне встретиться с кем-нибудь из них в реальности, я бы не знал, о чем с ними говорить и что у них просить. Один польский фильм великолепно объясняет суть подобного явления. В нем молодая женщина застигает мальчика за подглядыванием и пытается выяснить, чего же он хочет: поцелуя, любви или что-нибудь еще. Ровным счетом ничего, отвечал паренек.