Николай Волынский - Год беспощадного солнца

Она покачала головой, но ничего не сказала.

Во втором отделении испанки появились.

– Обещал я тебе? – шепнул Мышкин, торжествуя.

Вывел испанок на сцену Лещенко. Вернее, они его вывели, вцепившись с двух сторон в его локти, согнутые бубликами, – точно как на плакате. На сцену обрушилась шквальная волна аплодисментов.

– Ну вот, – загремел Лещенко в микрофон, обращаясь к испанкам. – Что я вам, девчонки, говорил? А говорил я, что вас в России любят по-прежнему и хорошо помнят… А почему помнят и любят? А потому что в музыке и в танце русские такие же, как испанцы! Видите, – спохватился он, – я уже стихами… Итак! – и загремел, заглушая рукоплескания. – Итак!.. итак!.. у нас!.. в гостях!.. всемирно!.. знаменитый!.. дуэт!.. Баккара-а-а-а!

Второй шквал – прямо на «девчонок». Младшей, Марии Мендиоле, как раз исполнилось шестьдесят три. Она ослепительно улыбнулась, точно как в те времена, когда талия у нее была раза в полтора уже. Улыбнулась – и Мышкин словно увидел короткую вспышку света на сцене. Ее партнерша, коренастая, круглоголовая, коротко стриженая, с приклеенной улыбкой, смотрела в зал базедовыми глазами и близоруко прищуривалась.

– Мария! – кивнул Лещенко направо.

Аплодисменты.

– Мариса! – кивнул налево.

Аплодисменты пожиже.

– Они поют и танцуют. Не разучились! Это я вам обещаю. Смотрите сами.

Ни минуты покоя.

Ни секунды покоя.

Что же это такое?

Что же это такое?

И случилось то, чего никто не ожидал. Испанки подхватили рефрен:

Штьё ши эта тикойа?

Штьё ши эта тикойа?

Причем Мария адресовала свой вопрос в зал всем зрителям, а Мариса – одному Лещенко: прижалась к нему и два раза ласково дернула его за ухо.

Когда затихли аплодисменты, Мария Мендиола сделала шаг к авансцене и решительно заявила:

– И ми ишо больши руски ясык снати: Горбатшоф, водка, пиристиройка, Эльцин – наш Аль Каш! Путьин навьечно, не умирьот ньикогда!

Публика завыла, завизжала, зарыдала. Даже прожектора у Мамонова погасли, но через секунду вспыхнули снова.

Потом Лещенко запел что-то свое, испанки не пели, но экономно водили в стороны и вверх руками. Попытались изобразить танец, но прекратили: обеим явно мешал собственный вес.

– Сколько же им лет? – задумчиво спросила Марина.

– Сто двадцать на двоих, думаю, есть.

– А сами-то будут петь?

Испанки, конечно, ее услышали. Тут же затянули свой знаменитый хит «Yes, sir, I can booggie», который когда-то за два дня принес дуэту «Баккара» мировую славу. Мария пела скромно, а Мариса почему-то козыряла на каждом «Yes, sir» по-американски, прикладывая ладонь к «пустой» голове.

Потом пошли «Я настоящая леди», «Мое сердечко», «Когда-нибудь в раю»… В динамиках Мышкин хорошо различал голоса Марии Мендиолы и отсутствующей здесь Майте Матеос. И еще он с грустью подумал, что больше никогда не пойдет на концерты состарившихся звезд. Две располневшие от возраста, усталые от жизни испанские тетки двигались на сцене неуверенно, с опаской, водили туда-сюда руками, тронутыми морщинами и слегка подагрой. Вдруг Мария, видно, вспомнила, какой великолепной она была танцовщицей, и попыталась сделать пируэт. Мышкин в испуге зажмурился, а когда открыл глаза, облегченно вздохнул: Мендиола все-таки удержалась на ногах. Больше она не вертелась.

Грустно стало Дмитрию Евграфовичу. Испанки лишний раз напомнили: самое непоправимое в человеческой жизни то, что она проходит сумасшедше быстро и исчезает навсегда. «Верно заметил секретарь Папы римского Кржиштоф Занусси: жизнь есть смертельная болезнь, передаваемая половым путем, – подумал он. – Хотя не самая благочестивая мысль для профессионального католика».

Чуть оживился Дмитрий Евграфович, когда шестидесятилетние девчонки исполнили «Бамбу», естественно, на испанском, но пели они открытыми, горловыми голосами, с визгом и подвыванием, – точно так поют частушки русские деревенские девки и бабы. В рефрене «О, arriba, arriba» Мария зажигательно взвизгнула, публика подхватила, а Мариса неожиданно пустила петуха [29] . Но фонограмма вертелась исправно, и короткого вопля ее сорванного голоса, кажется, никто не заметил, кроме Мышкина и Марии Мендиолы: на ее лице промелькнул секундный ужас.

Когда их стали вызывать на комплимент, Мышкин подхватил Марину под локоть, и они поспешили в осветительскую.