Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– А кто еще? – спросила Клементьева.

– Пушкин! – крикнул Клюкин.

– Ничего ты про Пушкина не знаешь! – снисходительно заметил Литвак. – Кто у него был прадед по материнской линии? А?

– Арап Петра Великого, – выпалил Клюкин.

– Вот – ты сам сказал! – удовлетворенно отметил Литвак. – Араб – уже семитская раса. Ты близко подошел к правильному ответу. Иди дальше!

– Семитских рас не бывает! – возразил Клюкин. – Бывают семитские языки.

– Если быть точнее, – не обращая на него внимания, продолжал Литвак. – Пушкин даже не араб, а эфиоп. А какая религия у эфиопов?

– Какая?

– Иудаизм!

– Вона как! – присвистнул Клюкин. – Значит, Александр Сергеевич Пушкин – еврей? Точнее, иудей?

– Молодец, делаешь успехи, – похвалил Литвак.

– А может, он вообще был хасидом?

– Не исключено.

– Так может, у него настоящая фамилия – Пушкинд?

– Это было бы правильнее, – согласился Литвак.

– И все Пушкины четыреста лет на самом деле были Пушкинды?

– Ты умнеешь прямо на глазах.

– А вот в энциклопедии сказано, я сам читал, – не унимался Клюкин, – что в Эфиопии пятьдесят процентов населения – христиане и сорок семь – мусульмане. И только полтора процента – негры, то есть, чернокожие евреи. Их в Израиле за людей не считают. Потому что они не знают Талмуда и не хотят знать. Значит, и Пушкинды не знали. Какие же они тогда иудеи?

– В какой это энциклопедии сказано? – с подозрением спросил Литвак.

– В Большой Советской.

– А-а-а, – протянул Литвак. – В советской… Там что хочешь могли написать.

– И в Еврейской энциклопедии тоже самое! Сам читал, – настаивал Клюкин.

– Значит, плохо прочитал. Или не понял.

– Тогда почему Пушкинды четыреста лет не в синагогу ходили, а в церковь?

Литвак откашлялся.

– Ты меня перестаешь радовать, Толик. Ни хрена ты не понимаешь в религиях. Как и все вы. Мы вам Бога дали, а вы как были неблагодарными гоями, так и остались.

«О! – удивился Мышкин. – Что-то новенькое».

Он решительно сунул рукопись в ящик стола и запер на ключ.

– А вот и я, – пропел он, садясь за стол. – Спасибо, что дождались.

Однако рюмку он отодвинул в сторону.

– Я собрал вас, господа, – начал Мышкин загробным голосом, – чтобы сообщить пренеприятное известие.

– К нам едет ревизор! – крикнул Клюкин.

– Как ревизор? – подхватила Большая Берта.

– Как ревизор? – отозвался Клюкин. – Инкогнито?

– Ну… не совсем ревизор, – уточнил Мышкин. – Даже хуже. Сегодня Барсук мне заявил, что у нас не патанатомическое отделение, а кабак.

– А то мы не знали! – хохотнул Клюкин.

– Приказал закрыть лавку. Иначе, говорит: «Сам закрою!» Спирт, сказал, отберет на днях. Будем бегать за каждой рюмкой к начмеду.

Все притихли, недоверчиво переглядываясь. Наконец Клюкин произнес с укором:

– Нельзя шутить со святыми вещами, гражданин начальник. Скажи правду, что ты на самом деле от нас хочешь?

Но Мышкин печально покачал головой.

– Но это и есть правда. Твердо сказал – отберет спирт. Я его боюсь.

– Да он с катушек соскочил! – возмутился Литвак. – Как это – забрать спирт из морга! Что про нас люди скажут?

– Смеяться будут, – вздохнул Мышкин. – В лучшем случае посочувствуют. Да и с чего о нас кому-то говорить? Ты же сам утверждал, Евгений Моисеевич, что никому ты не нужен. И я тоже никому. В этом мире всех и каждого волнует только его собственное психическое состояние. Теперь я полностью разделяю твою точку зрения.

Реплика осталась без ответа. Клюкин и Большая Берта только вздыхали. Литвак что-то злобно бормотал себе под нос.

– А теперь – внимание! – приказал Дмитрий Евграфович. – У нас есть уникальный шанс избежать холокоста в патанатомическом отделении.

– Какой? – с надеждой спросил Клюкин.

– Вся проблема не в нас, не в спирте и не в алкоголизме нашем, в таком привычном и любимом…

– В чем же? – робко спросила Клементьева.

– В территории! – заявил Мышкин. – Не та у нас территория. Нужно просто перейти на другую. Обсуждение темы прекращаю! – поспешно добавил он, увидев, что Литвак открыл рот. – Информацию принимаем к сведению, а завтра, или когда там, обсудим. Правда, толку не будет. А теперь, Женя, отодвинься от свинины.

Дмитрию Евграфовичу, как всегда, понадобилось ровно семь минут, чтобы убрать полкило буженины – Клюкин, по давней традиции, засек время. Закурив клюкинский фальшивый «парламент», Мышкин нехотя, лениво, как бы между прочим, спросил Литвака:

– Женя, скажи мне, пожалуйста… Отчего ты такой антисемит? Родили тебя таким? Или по убеждению?