Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Давно?

– Да уж минуты две.

– Любимого шефа и два часа ждать – радость и счастье.

– Подождать? Рискуете, – предупредила Большая Берта.

– А что там такого рискованного?

– Буженина.

– Из лавки?

– Моя.

– Как же ты посмела скрывать от меня главное, несчастная? – вскричал Мышкин, бросил авторучку и отодвинул Клементьеву в сторону.

– Ничего я не скрываю…

Но Мышкин уже был за столом.

– Дай-ка мне тот, крошечный, – попросил он Клюкина, указывая на ломтик буженины величиной с ладонь и, закрыв глаза, медленно, с наслаждением разжевал его.

– Ах, Даниловна. Даниловна! – печально проговорил он. – Какая баба пропадает! Ослепли мужики все вокруг, до единого. Но ты все равно в девках не засидишься! Хоть и большая уже… Сколько годков тебе? Сороковник есть?

– Тридцать восемь, – застенчиво призналась Большая Берта.

– Врешь поди.

– Тридцать восемь и одиннадцать месяцев, – призналась Клементьева. – Да ведь вы все знаете.

– Ничего не знаю, коль спрашиваю. Больше тридцати тебе никто не даст. Вот и меня ввела в заблуждение твоя удивительная моложавость. Ты никогда не состаришься.

– Так ведь сорок скоро…

– Сорок – самый сладкий в твоей жизни период. Молочно-восковая спелость. И тянется он где-то до восьмидесяти лет. Так что сладко будет и тому, кому разрешишь себя распробовать. Только чтоб не врач! И тем более, не патологоанатом!

У Большой Берты порозовели мочки ушей.

– Вы очень коварный, – с легким кокетством сказала она. – В краску меня вгоняете.

– Конечно! – признал Мышкин. – Вижу по мордасам. Ты у нас в Смольном институте училась, грубых слов не знаешь, привыкла к изящному обхождению. Помнишь чеховский рассказ о девице, которая боялась выходить на улицу?

– Почему боялась? – поинтересовался Клюкин.

– Потому что на улице полно голых мужчин!

– Это где ж такая улица? – удивился Клюкин.

– Вот и ей говорят: откуда она взяла? Они на улице все одетые! Барышня возражает: «Это они снаружи одетые. А под одеждой – все голые». Тем не менее, Клементьева, сообщаю тебе твое будущее: уже в этом году ты выйдешь замуж. За иностранца. Может быть, за негра или китайца. Или за бушмена.

– Скажете тоже! – теперь у нее пылали щеки. – Вы и в прошлом году мне обещали, и в позапрошлом.

– А чего же ты в таком случае не вышла? – удивился Мышкин. – Или уже развелась?

– Никто не звал.

– Придурки не звали. В прошлом и позапрошлом умные не пересекали твою тропинку. Пересекут в этом. Спорим? На бутылку коньяка?

– Спорим! – храбро подхватила Клементьева.

– Ну и дура! – добродушно заявил Мышкин. – Считай, твой коньяк у меня в кармане.

И добавил примирительно:

– Мне, Танечка, еще пятнадцать минут надо. Сейчас вернусь. Начинайте без меня.

Тем временем голоса в соседней комнате становились громче.

– Вы должны… Вы все должны рано или поздно признать… – с пьяной настойчивостью утверждал Литвак. – Лучше раньше, для пользы… общей… Признать, что мы – самая одаренная и умная нация на свете.

«А чтоб тебя, холера взяла!.. Опять за свое», – плюнул в корзину для бумаг Мышкин.

– Да, Жириновский в зомбоящике что-то такое тарахтел, – отозвался Клюкин. – Только я ничего не понял. Хоть бы ты, что ль, просветил. Как у тебя, кстати, с доказательствами?

– Они тебе так сильно нужны?

– Да неплохо бы. Чтоб все по науке. Привычка, знаешь.

– Доказательства, Сигизмунд, – на каждом шагу. Их есть у меня , как груш на деревьях! Налей-ка, и я выдам тебе вагон доказательств.

Звякнуло стекло, в тишине Мышкину показалось, что он слышит, как челюсти Литвака перемалывают домашнюю буженину с чесноком.

– Слушай первое доказательство, – откашлялся Литвак. – Мы, евреи, – самые сильные в мире шахматисты. А уж в России и подавно. Все… ну, почти все чемпионы мира по шахматам – евреи. Почему? Да потому, что у нас мозги особые. Элитные. Никуда не денешься – раса такая. Согласен?

– Конечно! – с воодушевлением заявил Клюкин. – Алехин, Чигорин, Карпов, Смыслов… Все евреи. А еще Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера. И Вишванатан Ананд. И Нона Гаприндашвили из Грузии.

– И эти тоже? – неожиданно удивился Литвак. – Конечно: Алехин и Карпов, Смыслов… А про Капабланку и Ананда я и не знал… Видишь, правда всегда вылезет. Сволочи антисемиты, что они нам столько лет впаривали!