Жан-Кристоф Гранже - Кайкен

— Все отлично, говорю же! Я опаздываю. Пока.

Он отсоединился. Наоко была сбита с толку. Ну зачем она так настойчиво требовала новостей, ведь сама же твердила, что им уже нечего сказать друг другу! Но в нынешней ситуации можно и отступить от правил.

Она выбрала одежду из тех вещей, которые вчера наспех запихала в сумку. Все-таки что-то тут не так. Его голос звучал фальшиво, неубедительно. Как это ни странно для полицейского, врать Пассан не умел.

Расстроенная, Наоко натянула бледно-голубое платье. Оно оказалось мятым. За свою кочевую жизнь могла бы уже и привыкнуть. Остановилась она в Нейи в гостинице «Мадрид», расположенной на одноименном проспекте неподалеку от Дефанс. Вчера после работы долго бродила по окрестностям, пока ее не привлек шум голосов под платанами. Она увидела гостиницу и, не раздумывая, приняла решение.

Спать она отправилась после успокоительной эсэмэски Пассана, но так и не смогла заснуть. Тогда приняла снотворное и снова легла, словно выполняя мрачный обряд, и на несколько часов забылась прерывистым сном.

В отличие от Пассана, Наоко никогда не снились дурные сны. Даже запутанных или тревожных снов она не видела. Разве что безобидные случаи: красный свет светофора, который никак не желает сменяться зеленым. Или будто бы она покупала выпечку, а в сумке оказывалась рыба. В общем, сны домохозяйки. И эта ночь не стала исключением.

Зато настоящий кошмар начался, когда она проснулась. Она думала о детях. Об ободранной обезьяне в холодильнике. Об угрозе, нависшей над ее домом, ее очагом…

Девять часов. Через полчаса у нее первое совещание. Наоко взглянула на себя в зеркало в ванной: макияж нанесен нервно, прерывисто, точно письмо, написанное лихорадочным почерком. Финансистам хватит и этого — учитывая цифры, которые она собирается представить, это будет наименьшая их забота.

Она не села в лифт, а, постукивая каблуками, торопливо сбежала по служебной лестнице. Всю ночь ей не давали покоя подозрения насчет Пассана. Иногда сама эта мысль казалась нелепой, но потом Наоко говорила себе, что чужая душа потемки. Припоминала признаки, которые бы доказывали, что муж с годами все больше скатывался к насилию, неуравновешенности, даже безумию. Взять хотя бы его припадки ярости. Его любовь к детям, проявлявшуюся только порывами и всегда чрезмерно. Бурные семейные сцены, когда его обиды прорывались, будто гной, брызнувший из глубокой раны. Его необъяснимую манеру сардонически хмыкать, когда он смотрел телевизор. Матерную ругань в телефонных разговорах с коллегами…

В такие минуты ее настигала реальность: она жила с человеком, убивавшим людей. Этим рукам, державшим ее детей, ласкавшим ее, доводилось ломать кости, стрелять, заигрывать со смертью и пороком…

Даже его страсть к Японии превратилась в одержимость смертью. Он только и говорил что о сэппуку, о кодексе чести, узаконившем разрушение, самоубийство. Вся та чушь, от которой сама она бежала, потому что это напоминало ей об отце.

Но разве этого достаточно, чтобы считать его психом, готовым на все, лишь бы запугать ее? Ну нет. К тому же она была уверена, что эта история как-то связана с одним из его расследований и ему известен настоящий виновник. Что-то темное, связанное с местью, о чем он не желает рассказывать.

Движение на бульваре Шарля де Голля оказалось не слишком плотным, и она выехала на кольцевой бульвар. Этим тягостным утром из головы не выходила и другая забота. Накануне, ближе к вечеру, она встречалась со своим адвокатом, неким Мишелем Рэном, и рассказала ему о случае с ободранной обезьяной. Даже хуже: позволила себе поделиться своими подозрениями насчет Оливье. Рэн возликовал. Заговорил о психиатрическом освидетельствовании, социальном расследовании… Посулил ей окончательную победу: полную опеку над детьми, денежную компенсацию, алименты. Наоко объяснила, что все это ей ни к чему, но тот уже завелся. Ей пришлось заставить его поклясться, что он ничего не станет предпринимать, не предупредив ее.

На парковке она заглушила мотор и скрестила руки на руле. День едва начинался, а она уже дошла до предела. Предстоящая работа в этой гигантской башне… Тревога из-за чужака, пробиравшегося в дом… Схватка с Пассаном… Как ей с этим справиться? Она выпрямилась, и тут ее осенило.

Вернуться в Токио. Окончательно.

За двенадцать лет она подумала об этом впервые и тут же отбросила эту мысль.

Вся ее жизнь здесь — семья, дом, карьера. Отъезд стал бы бегством — от неведомого врага, от развода, от Пассана. К тому же была задета ее гордость. Родину покидают не затем, чтобы вернуться без работы, без мужа, с двумя детишками на руках. Да и поздно отступать — возвращаться к обычаям, правилам и обязанностям родины теперь, когда она познала европейскую свободу.