Нельсон Демилль - Золотой берег

Оставались еще Каролин и Эдвард. Хорошо, что я успел предупредить их о возможном развитии событий. Поэтому, если сейчас они услышат об этом из других источников, они смогут сказать: «Да, мы знаем об этом. Мы во всем доверяем нашему отцу». Чудо-дети. Правда, я подозреваю, что Каролин выкажет некоторую холодность в отношениях со мной, но в душе она будет очень переживать. Она все время живет внутренней жизнью. Эдвард, по всей вероятности, заведет себе альбом, в который станет наклеивать вырезки из газет. Хотя, если честно, мнение детей, включая и моих собственных, меня совсем не интересует.

Что касается моей сестры Эмили, то она уже прошла через возрастное отторжение ценностей зажиточных классов и спокойно живет у берега истины. Она будет ждать меня там и, Господи благослови ее, не станет выпытывать у меня подробности моего путешествия; ее будет интересовать только факт моего прибытия.

Этель Аллард. Да, вот здесь все не так просто. Если бы я заключил пари на крупную сумму денег, я бы предположил, что Этель в глубине души обрадуется тому, что еще один представитель благородных кровей не устоял перед соблазном нечестивого обогащения. Особенно это касается меня, так как до сих пор моя репутация была непогрешима. То есть я не бил свою жену (правда, только по ее собственной просьбе), не изменял ей в сторожевом домике, не залезал в долги, усердно посещал церковь, почти никогда не напивался и всегда относился к Аллардам с уважением. «Но, — сказала бы она, — какие добрые дела совершили вы, мистер Джон Саттер, за последнее время?» Увы, таких дел я не совершал, Этель. Увы.

Хорошо, что Джордж уже никогда не узнает об этой истории: это убило бы его. А если бы он остался жив, старик доконал бы меня своей надменностью и осуждающими взглядами, и тогда я сам убил бы его.

Но даже в куче лошадиного дерьма можно найти жемчужное зерно. А именно — мистер Хеннингс, наш священник, совершенно точно, тайно и явно был бы счастлив, оттого что я наконец показал свое истинное лицо. Лицо подручного гангстера, который, вероятно, приторговывает наркотиками, чтобы удовлетворить свое пристрастие к алкоголю. Честное слово, оттого что он испытывает удовлетворение, я был бы счастлив. Я не мог дождаться воскресенья, когда я приду в церковь и положу на блюдо для пожертвований пакет с тысячей долларов.

Затем шел черед женщин. Это Салли Грейс Рузвельт, которой образ дона Белларозы, нарисованный моей женой, показался столь привлекательным. Это Бэрил Карлейль — она теперь, я уверен в этом, от возбуждения выпрыгнет из своих трусов, когда увидит меня. Это и другие женщины типа очаровательной Терри, которые наверняка станут воспринимать меня более серьезно после этого случая.

И вот, как говорится, мы приближаемся к ключевым фигурам. Возможно. Хотя для характеристики моего отношения к Шарлотте и Уильяму Стенхопам я могу уделить лишь полсекунды — мне на них глубоко наплевать. Остается Сюзанна. Нет, я не могу винить ее в том, что произошло, в том, что я оказался сейчас в отеле «Плаза» с гангстером и обвиняемым в убийстве, с субъектом, смерти которого желают по меньшей мере двести человек. Я не могу возложить на нее вину за мое решение стать адвокатом дона Белларозы. Она была не виновата в том, что теперь к нам обоим приковано внимание прессы, которая не успокоится, пока не узнает о нас всю подноготную. Нет, я не обвиняю ее в этом. И тем не менее вы сами можете убедиться, что почти все это произошло по ее вине.

Вернее, речь тут идет скорее не о вине, а о потере чувства ответственности. Если коротко, то это она сочла Фрэнка Белларозу более интересным и более мужественным типом, чем ее собственный муж. Ее мужу, которому вовсе не безразлично, что думает о нем его жена, это очень не понравилось. Ее муж оказался очень ревнивым. Ее муж считает себя во всем равным Фрэнку Белларозе, а во многих отношениях даже выше него. Но провозглашать такие вещи нет никакого смысла. Это надо доказывать на деле.

И поэтому, когда представилась такая возможность — а она, по иронии судьбы, представилась благодаря опять же Фрэнку Белларозе, — муж, движимый больше гордыней, чем здравым рассудком, приступил к разрушению собственной жизни только для того, чтобы показать всем, кто он такой.

Сожалел ли я о своем поступке? Ничуть, поверьте. Я даже чувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было, но, конечно, понимал, что пожалеть мне еще придется.

Я вышел из-под душа, вытерся и, вглядываясь в запотевшее зеркало, изобразил на лице вымученную улыбку. Улыбайся, болван, ты получил, что хотел.