Энн Райс - Царица проклятых

Ему нравились гигантские желтые машины, которые поздней ночью взрезали землю в больших городах, в то время как вокруг суетились люди в униформе; нравились двухэтажные лондонские автобусы и, конечно же, люди – умные и ловкие смертные.

Он любил прогуливаться вечерами по Дамаску, когда перед его глазами внезапно вспыхивали картины разрозненных воспоминаний о том, каким был этот город в древности. Он вновь видел на этих улицах римлян, греков, персов, египтян...

Ему нравились библиотеки, где в больших, глянцевых, приятно пахнущих книгах можно найти фотографии древних памятников. Он и сам фотографировал новые города, в которых бывал, и иногда накладывал на изображения те образы, которые по-прежнему присутствовали в его памяти. Например, на фотографии, сделанной в Риме, вместо современных жителей города в их тяжелой, грубой одежде он мог увидеть людей в туниках и сандалиях.

В общем, вокруг было множество вещей, достойных восхищения: скрипичная музыка Бартока, церковные певчие – девочки в белоснежных платьях, выходящие в полночь из храма после христианской мессы.

Конечно же, ему нравилась и кровь его жертв. Об этом и говорить не стоит. Кровь не имела отношения к его развлечениям. Смерть вовсе не казалась ему забавной. Он преследовал добычу молча и не желал с ней знакомиться. Достаточно было смертному просто заговорить с ним, как он тут же поворачивался и уходил. Неприлично, считал он, разговаривать с этими нежными, ласково смотрящими на вас созданиями, а потом торопливо поглощать их кровь, ломать им кости и слизывать мозг, превращать их тела во влажное месиво. А охотился он теперь именно так, с невероятной жестокостью. Он больше не испытывал острой потребности в крови, но хотел ее. Им руководила не жажда, но овладевавшее всеми помыслами неистовое желание. За одну ночь он мог выпить кровь трех, а то и четырех жертв.

И все же он был уверен, абсолютно уверен в том, что когда-то был человеком. Да, когда-то он гулял под жаркими лучами полуденного солнца, хотя сейчас, конечно же, это ему недоступно. Ему виделось, как он сидит за простым деревянным столом и маленьким медным ножиком разрезает спелый персик. Лежащий перед ним плод очень красив. Ему был знаком вкус персика. Он знал вкус хлеба и пива. Он помнил, как солнце освещало простирающееся на многие мили вокруг тускло-желтое песчаное пространство. «Приляг и отдохни под полуденным солнцем», – кто-то когда-то сказал ему эти слова. Был ли это последний день его жизни? Да, нужно было отдохнуть, ибо вечером царь и царица призывали к себе всю знать, и что-то ужасное, что-то...

Но что именно, он вспомнить не мог.

Нет, он просто знал об этом – точнее, до этой ночи. До этой ночи...

Он не вспомнил даже тогда, когда услышал песни Вампира Лестата. Надо сказать, что этот рок-музыкант, называющий себя тем, кто пьет кровь, слегка заинтриговал его как личность. Он действительно обладал какой-то неземной внешностью – но ведь это телевидение. Многие люди из головокружительного мира рок-музыки выглядели как существа из другого мира. А голос Вампира Лестата был так по-человечески эмоционален.

В его голосе звучали не только эмоции, но и человеческие амбиции, причем совершенно специфического рода. Вампир Лестат хотел быть героем. Когда он пел, то заявлял: «Вы должны признать важность моего существования! Я – символ зла; и если я подлинный символ, значит, я творю добро».

Очаровательно. Только человек способен додуматься до такого парадокса. Ему это было хорошо известно, поскольку он и сам когда-то был человеком.

Теперь же он обладал сверхъестественным восприятием окружающего. Это правда. В отличие от него люди не способны с одного только взгляда постичь принципы работы любого механизма. Именно сверхъестественными силами можно объяснить тот факт, что все вокруг казалось ему «знакомым». Ничто в мире не могло его теперь удивить – ни квантовая физика, ни теории эволюции, ни картины Пикассо, ни тот факт, что детям вводят вирусы, чтобы защитить их от болезни. Создавалось впечатление, что задолго до своего появления здесь он уже имел представление обо всем этом. Даже задолго до того, когда мог сказать: «Я мыслю, значит, я существую».

Но, несмотря ни на что, он во многом сохранил человеческое восприятие мира. Этого нельзя отрицать. Он мог чувствовать человеческую боль, причем настолько сильно, что иногда это даже пугало. Он знал, что такое любовь, что такое одиночество – о да, эти чувства были ему известны, пожалуй, лучше всего, и особенно остро он переживал их, слушая песни Вампира Лестата. Вот почему он не обращал внимания на слова.