Энн Райс - Царица проклятых

Он стал благодарить за музыку, но его голос тоже почему-то звучал очень странно – он стал более резким и звонким. Странным было даже ощущение собственного языка во рту... А там, снаружи... он показал пальцем за окно, где проносящийся мимо террасы туман поглощал ночь...

Арман был терпелив с ним. Арман все понимал. Арман медленно провел его через затемненную комнату.

– Я люблю тебя, – сказал Дэниел.

– Ты уверен? – ответил Арман.

Он засмеялся.

Они вышли в длинный коридор с высокими потолками. В полумраке виднелись уходящие вниз ступени и отполированная балюстрада. Арман подтолкнул его вперед. Ему хотелось получше рассмотреть ковер под ногами – длинную цепь увитых лилиями медальонов, но Арман ввел его в ярко освещенную комнату.

От ослепительно яркого света, скользившего по низким кожаным диванам и креслам, у него перехватило дыхание. А какая на стене картина!

Как живо изображены на ней фигуры – бесформенные существа, созданные широкими густыми мазками ярко-желтой и красной краски. Все, что казалось живым, таковым и было – возможность вполне реальная. Нарисованные безрукие существа, купающиеся в ослепительных красках, обречены на вечную жизнь в этом облике. Способны ли они видеть нас своими крошечными, широко расставленными глазами? Или они видят лишь рай и ад своего собственного сияющего королевства?

Одна только мысль об этом способна была довести до слез, как могли заставить его разрыдаться тяжелые стоны трубы, – но он тем не менее не заплакал. До него вдруг донесся сильный соблазнительный аромат. Господи, что это? Казалось, тело его стало вдруг необычайно твердым. Неожиданно перед ним возникла юная девушка.

Она сидела в небольшом позолоченном кресле с прямой спинкой, скрестив лодыжки; бледное лицо обрамляла густая копна блестящих коричневых волос. Маленькая беглянка в рваных джинсах и запачканной рубашке.

Совершенный образчик, вплоть до веснушек на носу и засаленного рюкзака у ног. Но как прекрасна форма ее маленьких ручек! А ноги!.. И карие глаза!... Он тихо рассмеялся, но смех его был скорее безумным, чем веселым. Странно, но он звучал поистине зловеще. Дэниел вдруг осознал, что держит ее лицо в руках, а она смотрит прямо на него и улыбается, и на ее теплых щечках играет едва заметный алый румянец.

Так вот что это был за аромат – кровь! Его пальцы горели. Невероятно, но он ясно видит даже сосуды под кожей! И отчетливо слышит биение ее сердца. Оно становится все громче, и звук такой... такой влажный. Он попятился.

– Господи, да убери же ее отсюда! – вскричал он.

– Возьми ее, – прошептал Арман. – И сделай это немедленно.

До этой ночи, этой ужасной ночи, он любил подшучивать над собой: он не знает, кто он и откуда, но знает, что ему нравится. А ему нравилось многое из того, что его окружало: Цветочные лотки на углах, сияющие по вечерам молочно-белым светом огромные здания из стали и стекла, деревья и, конечно, трава под ногами. И купленные им вещи из блестящей пластмассы и металла, будь то игрушки, компьютеры, телефоны – неважно. Ему нравилось разбираться в них, осваивать, а потом сминать в крошечные разноцветные шарики, которыми можно жонглировать или вышвыривать их из окон, когда поблизости никого нет.

Ему нравились звуки рояля, кино и стихи, которые он находил в книгах.

Еще ему нравились автомобили, сжигавшие, подобно лампадам, добытую из-под земли нефть. И огромные реактивные самолеты, летавшие на основе тех же научных принципов выше облаков.

Каждый раз, когда над его головой пролетал самолет, он останавливался и прислушивался к доносящимся сверху людским разговорам и смеху.

Самым большим наслаждением для него было вождение машины. В течение одной ночи он мог промчаться в своем серебристом «Мерседесе» по гладким пустым дорогам от Рима до Флоренции и до Венеции. Ему также нравилось телевидение – крошечные пучки света и весь электронный процесс в целом. Как спокойно чувствовал он себя в обществе телевизора, наедине с огромным числом мастерски накрашенных лиц, дружески разговаривающих с ним со светящегося экрана.

Рок-н-ролл ему тоже нравился. Ему нравилась любая музыка. Ему нравилось, как Вампир Лестат поет «Реквием для маркизы». Он не вслушивался в слова. Важнее была печальная мелодия и мрачный аккомпанемент барабанов и тарелок. У него возникало желание танцевать.