Дин Кунц - Живущий в ночи

– А кто за этим стоит? И за чем именно?

Глядя на монитор, разделенный на четыре части, в каждую из которых передавался сигнал одной из четырех камер наблюдения, он сказал:

– Если удача еще не отвернулась от меня, они пока не знают, что мне о них известно.

– О ком? О людях из Уиверна?

Рузвельт вновь повернулся ко мне.

– Они уже не только в Уиверне. Теперь они – и в городе. Я не знаю, сколько их. Может быть, пара сотен, может, полтысячи, но не больше. По крайней мере пока. Впрочем, нет сомнений, что это быстро распространяется и уже вышло за пределы Мунлайт-Бей.

– Что-то вы темните, – непонимающе сказал я.

– Да, насколько могу.

Не говоря больше ни слова, Рузвельт встал, взял кофейник и вновь наполнил наши чашки. Судя по всему, он намеревался раздразнить мое любопытство, хотел, чтобы я ждал дальнейших кусочков информации с таким же нетерпением, как бедный Орсон – разрешения съесть свое печенье.

Пес облизал крышку стола вокруг трех лежащих на нем печений, но его язык ни разу не прикоснулся к лакомству.

Когда Рузвельт снова занял свое место за столом, я спросил:

– Если вы не имеете ничего общего с теми людьми, откуда же вы знаете о них так много?

– Не так уж много я и знаю.

– По крайней мере вам известно гораздо больше, чем мне.

– Я знаю только то, что мне рассказывают животные.

– Какие именно?

– Уж не твоя собака, это точно.

Орсон оторвался от созерцания лакомств и поглядел на меня.

– Он у тебя самый настоящий сфинкс, – сказал Рузвельт.

Видимо, сам того не заметив, вскоре после заката я шагнул в зачарованное зеркало и оказался в стране, где не было ничего невозможного.

– Тебе и не надо знать всего – лишь то, после чего ты поймешь, что должен забыть все виденное в гараже больницы и позже – в крематории.

Я выпрямился на стуле, будто кто-то дернул меня за волосы.

– Вы – один из них!

– Нет. Расслабься, сынок. Со мной ты в безопасности. Сколько мы с тобой уже дружим? Больше двух лет, если считать с того дня, когда ты впервые пришел сюда со своей собакой. Ты и сам знаешь, что можешь мне доверять.

Однако я не мог доверять Рузвельту Фросту и вполовину прежнего. Я вообще не знал, насколько могу доверять тем представлениям, в которые безоговорочно верил прежде.

– Однако если ты не забудешь о том, что увидел, если попытаешься вступить в контакт с представителями властей вне города, ты поставишь под угрозу многие жизни.

Мне показалось, что сердце мое сдавили невидимые клещи, и я спросил:

– Вы только что сказали, что являетесь мне другом, и тут же начинаете угрожать.

Рузвельт принял обиженный вид.

– Я и есть твой друг, сынок, и я вовсе не собираюсь тебе угрожать. Я просто передаю тебе…

– Знаю. То, что говорят вам животные.

– Все это хотят сохранить в секрете люди из Уиверна, а не я. Тебе – лично тебе – опасность не грозит, даже если ты попытаешься связаться с властями вне нашего города. Не грозит по крайней мере поначалу. Тебя они не тронут. Кого угодно, только не тебя. Тебя они почитают.

Это было самое ошеломляющее заявление Рузвельта за время нашего разговора. Я изумленно моргнул.

– Почитают?!

– Да. Ты внушаешь им благоговение.

Орсон смотрел на меня внимательно и неотрывно, на время забыв о трех обещанных ему печеньях.

Нет, я был не просто ошеломлен словами Рузвельта. Меня как будто ударили кувалдой по черепу.

– С какой стати кто-то станет передо мной благоговеть?

– Это объясняется тем, кто ты есть.

Мои мысли беспорядочно метались, выделывая дурацкие антраша.

– А какой я есть?

Рузвельт задумчиво наморщил лоб, потер подбородок и только затем ответил:

– Черт бы меня побрал, если я знаю. Я всего лишь передаю тебе то, что мне сказали.

Что же за животное рассказало тебе все это, черный доктор Айболит?

Я почувствовал острый прилив скептицизма, столь характерного для Бобби.

– Дело в том, что люди из Уиверна не станут убивать тебя до последнего момента и пойдут на это лишь в том случае, если ты не оставишь им иного шанса и убийство будет последней возможностью заткнуть тебе рот.

– Когда вы разговаривали с Сашей этим вечером, вы сказали, что речь идет о жизни и смерти.

– Так оно и есть, – торжественно кивнул Рузвельт. – О жизни ее самой и других людей. Если верить тому, что я слышал, эти негодяи постараются подчинить тебя своей воле, убивая людей, которые тебе дороги. Они будут делать это до тех пор, покуда ты не прекратишь своих попыток что-либо разузнать и не станешь жить прежней жизнью.