Дин Кунц - Живущий в ночи

От выпитого кофе у меня уже стучало в висках, но я все же подошел к кофеварке и налил себе еще.

– Но вот что я могу тебе сказать, – заговорил Рузвельт, – так это то, что в Форт-Уиверне находились не только кошки, но и собаки.

– Орсон не из Уиверна.

– А откуда?

Я стоял, облокотившись спиной на холодильник, и потягивал кофе.

– Его подарила нам одна из женщин, с которой работала мама. Их собака принесла потомство, и им нужно было срочно пристроить щенят.

– Одна из женщин, работавших с твоей мамой в университете?

– Да, она преподавала в Эшдоне.

Рузвельт Фрост молча смотрел на меня. На его лицо набежало облачко сожаления, глаза потемнели. Он будто услышал недоступный моему слуху грохот жестокой бури, все молнии которой были направлены в меня.

– В чем дело? – спросил я, причем голос мой дрогнул, и мне это не понравилось.

Рузвельт открыл рот, намереваясь что-то сказать, подумал и промолчал. Он почему-то вдруг стал избегать моего взгляда. Теперь они с Орсоном вместе как зачарованные разглядывали дурацкое печенье на столе.

Кошку собачье печенье не интересовало. В отличие от этих двоих она рассматривала меня.

Если бы сейчас передо мной ожила другая кошка – из чистого золота и с глазами из драгоценных камней, простоявшая много тысячелетий стражем в самом сокровенном помещении пирамиды на дне песчаного моря, – это выглядело бы менее сверхъестественным, нежели взгляд Мангоджерри – неподвижный, словно направленный из глубины веков.

Обращаясь к Рузвельту, я неуверенно спросил:

– Вы же не думаете, что Орсон тоже оттуда? Из… Уиверна? С какой стати коллега моей мамы стала бы ей врать?

Огромный негр покачал головой, как будто не знал ответа, но было ясно: он его знает. Я находился в растерянности от манеры его поведения: то он пускается откровенничать, то замыкается и становится неподкупным хранителем тайн. Я не понимал, что он ведет за игру, не мог разгадать, почему он то говорит, то отмалчивается.

Мистический взгляд серой кошки, дрожащее пламя свечей, влажный воздух – все это еще больше усиливало ощущение тайны – огромной и сводящей с ума. Я не удержался и сказал:

– Для наиболее эффектного завершения шоу вам не хватает только хрустального шара, серебряных колец в ушах, цыганского бубна и румынского акцента.

Разозлить его мне не удалось. Я вернулся к столу и сел. Значит, нужно использовать то немногое, что мне известно, и убедить его в том, что я знаю гораздо больше. Если Рузвельт подумает, что некоторые из его секретов выплыли наружу, он, возможно, еще немного приоткроется.

– В лабораториях Уиверна были не только собаки и кошки. Там были и обезьяны, – сказал я.

Рузвельт ничего не ответил и продолжал прятать глаза.

– Вам известно про обезьян?

– Нет, – сказал он и посмотрел на монитор камер системы безопасности.

– Я подозреваю, что именно из-за обезьян вы три месяца назад приобрели еще одно швартовочное место – подальше отсюда.

Сообразив, что он выдал себя, забеспокоившись после моего вопроса про обезьян, Рузвельт снова уставился на собачье печенье.

Помимо этой стоянки для судов, в водах залива имелась еще примерно сотня швартовочных мест, и каждое из них ценилось не меньше, чем места у здешнего причала, хотя путешествовать на арендованном катере до своего пришвартованного невесть где судна, а затем обратно было, конечно, не бог весть каким удобством. Рузвельт арендовал такое причальное место у рыбака Дитера Гесселя. Траулер Гесселя швартовался вместе с остальными рыболовецкими судами вдоль северного мыса, но до последнего дня, пока он не вышел на покой и не приобрел прогулочную яхту, Дитер держал на принадлежавшем ему швартовочном месте старую развалину. По слухам, Рузвельт заплатил за место в пять раз больше, чем оно стоило на самом деле.

Раньше я никогда не спрашивал его об этом, считая себя не вправе, но теперь он сам вынудил меня к этому.

– Каждый вечер, – продолжал я, – вы перегоняете «Ностромо» к другому швартовочному месту – на ночевку. Вы делаете это каждую – каждую! – ночь, за исключением разве что сегодняшней, и то лишь потому, что ждали меня. Все даже полагали, что вы вскорости купите еще одно суденышко – поменьше и более юркое, чтобы с ним забавляться. Вы не оправдали этих надежд, и народ подумал: «Ну что с него возьмешь?! Взбалмошный старый Рузвельт! Болтает с чужими животными, со всякими неодушевленными вещами…»

Рузвельт продолжал хранить молчание.