Джонатан Нэсоу - Двадцать семь костей

— Будет больно? — спросил он, когда его укладывали на крест.

— Не очень, — ответил Фил, на мгновение исчезнув из поля зрения Энди, а затем снова появившись у него над головой. — Лежи спокойно.

Фил привязал голову Энди к вершине креста широким кожаным ремнем, который тот так хорошо узнал за последние часы.

— Пожалуйста, — произнес Энди.

— Что «пожалуйста»? — спросила Эмили, которая вместе с Бенни прикручивала к кресту руки Энди нейлоновыми веревками. В ее голосе звучало скорее удивление, чем раздражение, словно она решила, что, связанный, Энди потерял способность говорить.

— Пожалуйста… не надо…

Ответ был неуместен. Энди закрыл глаза, пока Эмили и Бенни привязывали его лодыжки. Когда он открыл их снова, то слева от него маячило лицо Эмили. Рядом стоял Фил, держа в одной руке факел, а в другой — камеру «Полароид». Бенни согнулся над Энди справа в шитом золотом саронге и с мачете в руке.

Энди осталось пережить только несколько отрывочных мыслей и несколько физических ощущений, которым не суждено было стать воспоминаниями. Он слышал, как все трое переговаривались на неизвестном ему языке, видел свет факела, отражающийся на лезвии мачете, когда Бенни поднял его и потом с силой опустил ему на запястье. Энди почувствовал тупой холодный удар. Когда полилась кровь, боль запульсировала в его руке, разлившись по всему телу. Лицо Эмили нависло над Энди. Ее широко открытый рот со сколотым зубом, как у игрушечного клоуна, постепенно приближался к Энди, пока не закрыл от него окружающий мир.

«Не ходи туда», — пронеслось у него в голове, когда Эмили зажала ему пальцами нос и закрыла рот своим ртом.

Холли установила для себя несколько правил. Под кайфом она не садилась за руль, не выходила на работу и не показывалась детям. Это означало, что свое новое приобретение она сможет испробовать только после десяти часов вечера. Холли свернула тоненький косяк и вышла на улицу покурить.

Ночь стояла тихая и безлунная, но звезды сияли так ярко, что можно было читать. Температура казалась идеальной, хотя у Холли не было термометра, а в воздухе пахло тропиками. Этот запах трудно описать словами и еще сложнее его забыть. Удивительное сочетание сладости и влажной земли, спелых фруктов, гниения и нежного аромата розовых кустов, посаженных над пустой могилой. В большинстве хижин и домиков, усеявших безлесный склон, света не было, но Холли видела Любопытного Фрэна — своего ближайшего соседа. Он лежал в шезлонге на отгороженной ширмами веранде своего дома и писал что-то в сиреневато-белом свете фонаря «Колеман». Фрэн поднял голову и помахал ей рукой. Она показала сигарету, приглашая его присоединиться. Он покачал головой.

Сделав глубокую затяжку, Холли почувствовала, что начинает расслабляться — первый раз за день после столкновения с членоголовым из «Синей долины». После второй затяжки она призналась, что Винсент не обманул ее: это была отличная травка. Дурман улетучивался в мгновение ока.

Холли облизнула кончики большого и указательного пальцев, затушила сигарету, повернулась и вошла в дом. Но едва она отодвинула ширму, как услышала плач Дон и поспешила в детскую.

— В чем дело, малышка?

Всхлипывания, икота.

Холли включила ночную лампу на батарейке, стоявшую между двумя кроватками. Десятилетнего брата Дон мог разбудить разве что торнадо. Холли откинула москитную сетку и склонилась над узкой кроваткой девочки.

— Малышка, расскажи тете Холли, в чем дело.

Дон промычала между приступами икоты:

— Мне… что-то попало в глаз.

«Ох, — подумала Холли. — Плохи дела».

— Дони, сегодня утром, когда я забирала тебя из школы, ты меня спросила, почему у меня красные глаза и не плакала ли я. Тогда я ответила, что мне просто что-то попало в глаз. Но я солгала. Это была ОВВ. Большая, толстая ОВВ.

Когда два года назад Холли взяла на себя роль матери-одиночки, она почувствовала себя такой неподготовленной, что даже не пыталась скрывать свою некомпетентность. Когда она понимала, что поступает неправильно — например, заставляет детей укладываться до захода солнца или пытается помочь Марли с домашним заданием, вместо того чтобы предоставить ему свободу действий, поскольку он будет очень долго возиться и ей будет неприятно на это смотреть, — то без проблем находила оправдание, придумав ОВВ, ошибку в воспитании, и сразу же меняла правила.

— Нет. — Дон отрицательно покачала головой.

— Не надо, — сказала Холли. — Если ты чего-то боишься или тебя что-то огорчает, то лучше рассказать об этом, вместо того чтобы держать в себе. Даже если ты взрослая.