Стюарт Вудс - Перевертыши

Он протянул рентгенограммы близнецов Жермен.

— Возьми и уничтожь их.

Он вышел из дома, и обе женщины остались одни в кабинете.

Жермен посмотрела на Лиз.

— О Господи, дорогая, — сказала она. — Что мы теперь будем делать?

Сквозь оцепенение и печаль Лиз проговорила:

— Попробуем получить некоторую помощь.

Лиз сидела за рабочим столом Жермен и говорила по телефону, Жермен с беспокойством вслушивалась в беседу.

— Это самая жуткая история из всех, которые мне довелось слышать, — говорил доктор Дуглас Хэмилтон. — Что вы предприняли?

— Пока ничего, — ответила Лиз.

— В таком случае вы поступили совершенно правильно, — сказал Хэмилтон. — Этот человек провел последние двадцать лет, делая вид… нет, не делая вид, а действительно являясь одновременно двумя разными людьми. Это своего рода самоиндуцированная шизофрения, и в данном случае чрезвычайно глубоко укоренившаяся. По моим оценкам, когда он пребывает в состоянии одного из близнецов, он не в состоянии сознательно вспомнить, что с ним происходило, когда он пребывал в состоянии другого близнеца.

— Мне кажется, это за пределами человеческих возможностей, — произнесла Жермен.

— Мозг человека может исключить все, что пожелает, если подобное действие будет достаточно сильно мотивировано. Вина вашего брата поистине невыносима, поэтому он начисто исключил из своей памяти смерть брата-близнеца, и единственным способом считать своего брата живым — оставалось жить его жизнью и одновременно своей собственной.

— Как мы можем прекратить все это? — спросила Жермен. — Как нам ему помочь?

— Вы не в силах это прекратить. И помочь ему можно, лишь сохраняя все, как было, без изменений, — со вздохом произнес Хэмилтон. — Жермен, если вы вынудите его столкнуться с реальностью, вы его уничтожите. Для однояйцевых близнецов акт убийства собственного брата равносилен самоубийству, и единственный способ удержаться от самоуничтожения состоял в отказе признания факта совершенного убийства. Если его заставить признать факт убийства, тогда весьма вероятно, он покончит с собой.

— Если бы вы наблюдали его, могли бы вы его вылечить? — спросила Лиз.

— Сомневаюсь, понимаете, не каждого человека можно вылечить психически, дело в том, что психические заболевания в ряде случаев неизлечимы. Судя по тому, что вы мне рассказали, он успешно ведет два различных и довольно стабильных способа существования, и если ткань, разделяющая эти два различных существования, будет надорвана, то, весьма вероятно, у него проявятся признаки психического расстройства. В случае, если это произойдет, и при условии, что он переживет это потрясение, есть надежда, что его можно будет вылечить, хотя я лично сильно сомневаюсь, что он сможет все это пережить.

— Сколько времени это может продолжаться? — спросила Жермен.

— До тех пор, пока его собственная смерть не освободит его, — ответил Хэмилтон.

— Спасибо тебе, Хэм, — поблагодарила Лиз. — Больше мы не будем отрывать у тебя время.

— Лиз, — сказал Хэмилтон, — я понял, что ты влюблена в этого человека.

— Да, — ответила Лиз.

— В таком случае я должен предупредить тебя еще кое о чем. На мой взгляд, Драммонд нашел способ уживаться с самим собой, и так он сможет продолжать. Однако тебе известно то, о чем он не знает, и это твое знание делает твою жизнь довольно сложной, может быть, даже вовсе невозможной для тебя. Никогда у тебя не будет более, чем его половины, в лучшем случае, он весь, целиком, но на какой-то промежуток времени, а ты никогда, в отличие от него, не сможешь забыть о его тайне; тебе придется жить с этим грузом каждую минуту. Прежде чем ты решишь продолжить ваши с ним отношения, хорошенько подумай, сможешь ли ты жить таким образом.

— Спасибо тебе, Хэм. Можно мне будет позвонить тебе как-нибудь?

— В любое время, Лиз.

Она повесила трубку и повернулась к Жермен.

— Да, Боже праведный, — сказала Жермен, — мне придется довольно тяжело, но что, черт подери, собираешься делать ты?

— Мне кажется, я собираюсь узнать, смогу ли я жить такой жизнью, — проговорила Лиз.

Направляясь обратно в Стэффорд-Бич Коттедж, Лиз подготовилась к встрече. Однако, когда она приехала, Кейра там не было.

Уставшая до изнеможения, она свернулась в клубок на диване. Внезапно ей в глаза бросилось что-то знакомое, лежавшее на кофейном столике, почерк Ангеса Драммонда, и написанное этим почерком ее собственное имя. Это был конверт, который он вручил ей во время обеда; подарок, который он попросил принять. Она положила его в стол. Наверное, Кейр положил его на видное место, чтобы она непременно заметила его.