Лайонел Дэвидсон - Ночь святого Вацлава

– Привет.

Мы медленно молча шли к остановке.

– Выпьем по чашечке чая?

– Нет, спасибо, мне нужно домой.

– Ты абсолютно права, что злишься на меня, Маура, но ты не знаешь, в чем дело.

– Не знаю и знать не хочу.

– Господи, Маура, – я остановился, и вид у меня был совершенно убитый – я репетировал эту сцену целый день, – мне так много нужно тебе рассказать. Я так долго ждал этого момента!

Ну, тут уж она не могла устоять и с ледяным видом прошествовала за мной в кафе. Я отыскал свободный столик, мы сели, и я рассказал ей все, что ей хотелось услышать. Что поездка в Прагу удалась просто блестяще. Что я, может быть, уйду от Хрюна и войду в дело к одному крупному магнату. Это так секретно, что я поклялся хранить молчание и не смел ей звонить, но потом мне стало невтерпеж, и я решился вырваться к ней хоть на минутку.

Она слушала молча, опустив глаза в свою чашку, совершенно завороженная и гордая, как маленькая девочка, а когда я кончил, воскликнула:

– Николас, это правда, что тебе хотелось мне все рассказать?

– Ну конечно же правда, Маура!

– И тебе все еще нельзя об этом говорить?

– Мне даже и этого говорить не следовало.

Она задумчиво отхлебнула из чашки.

– Значит, теперь все будет хорошо, да?

– Я надеюсь, Маура. Сейчас мне нужно ждать, пока один человек не вернется… не вернется кое-откуда.

Маура подняла глаза и сказала:

– Ладно. – И сверкнула кривой улыбочкой. – Николас, никогда больше так не делай! Ты бы хоть дал мне знать… Я вся извелась. Больше мне такого не вынести!

Она тесно прижала под столом свою ногу к моей, и я внутренне застонал от этой дурацкой мелодрамы, вообще от всего – с начала и до конца. Я поражался, как девчонка, обладающая такими шикарными данными, такими чудесными разными разностями, может быть одновременно такой занудой.

Поздно вечером мы поужинали в Сохо и распили бутылку вина; а потом долго лизались на скамейке под деревом – очень, так сказать, романтично.

Все эти неожиданные радости скоро привели к тому, что отношения наши стали расцветать самым пышным цветом: сначала в субботу, в Эппингском лесу, потом в воскресенье в моей комнате (пока миссис Нолан посещала «Мушкетеров»), и все это в таком лихом темпе, что я чувствовал: Павелка не Павелка, а скоро придется что-то решать по-серьезному.

В понедельник я пригласил ее на ленч и решил, что когда вернусь домой, обязательно звякну Канлифу и начну действовать. Но действовать мне не пришлось. Дома на плюшевой скатерти лежала записка, начириканная химическим карандашом миссис Нолан:

«Мистер Вистлер, – значилось в ней, – позвоните, пожалуйста, по телефону: Виктория 63781». И внизу приписка, видимо, более поздняя: «Позвоните, пожалуйста, Вашей маме».

Перепрыгивая через три ступеньки, я скатился вниз по лестнице и стрелой помчался по улице. Сперва я позвонил Канлифу, и мне ответила Булка. Я отвесил ей в зеркало быстрый поклон и попросил передать трубку боссу.

– А, мистер Вистлер, это вы! Мы пытались до вас дозвониться. Мистера Канлифа сейчас нет. Он вышел с мистером Павелкой. Он просил узнать, можете ли вы зайти к нему в двенадцать часов.

– Естественно! – выдохнул я, глупо ухмыляясь в зеркало. – Естественно, что за вопрос! Передайте ему, что я приду.

– Благодарю вас.

– Это я вас благодарю, – ответил я, опустил трубку и, все еще ухмыляясь, вышел на улицу. Прошел чуть ли не полдороги, пока вдруг не вспомнил про маменьку. И снова вернулся в будку – не хотел, чтобы меня подслушала миссис Нолан.

Маменька обычно мне не звонит… «Неужели, – думал я, – Имре с его особым даром все делать невпопад вдруг надумал ляпнуть ей про Белу?» И потому, услышав его голос, почувствовал страшное раздражение и рявкнул:

– Привет, дядя. В чем дело? С чего это мама решила мне позвонить?

– Не она, а я, Николас. Это я тебе звонил. Как ты поживаешь, мальчик мой?

– Все в норме. Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, абсолютно ничего. Просто я за тебя тревожился. Ты в тот раз был такой подавленный.

– Вы случаем не рассказали маменьке про Белу?

– Нет. Ей вредит жара. Она все время разгуливает по солнцу без шляпы и очень устает. Но образумить ее невозможно! – ответил он, шумно дыша.

– Ладно, – сказал я. – Пока что не стоит ей рассказывать, дядя. Я потом объясню почему.

– Ты на меня сердишься?

– Конечно, нет. Все в норме, не волнуйтесь. Скоро я приеду, и мы поговорим.

– О, я очень рад, – ответил он, и чувствовалось, что так и есть. – Я боялся, что ты не захочешь со мной разговаривать…