Линкольн Чайлд - Холодная месть

Эстерхази замер у основания лестницы, прислушиваясь. Дыхание казалось прежним, хотя теперь в нем сильнее слышались болезненные нотки. Человек наверху охнул, пошевелился на кровати — наверное, стало неудобно. Эстерхази выжидал целых пять минут. Наконец решил: все нормально.

Он осторожно поставил ногу на нижнюю ступеньку и медленно перенес на нее вес. Доска не заскрипела. С той же осторожностью он поставил другую ногу на следующую ступень. Таким же образом, с почти невыносимой медлительностью, тратя по минуте на ступеньку, поднялся почти до самого верха. В пяти футах от него стояла грубо сколоченная кровать. Эстерхази медленно поднялся на верхнюю ступеньку, посмотрел на кровать сверху. Там, скорчившись, лежал спиной к вошедшему укрытый одеялом человек. По-видимому, он спал: дыхание, хотя и затрудненное, было ровным. Истощенный долговязый старик в толстой ночной рубахе, седые волосы едва ли не длиннее, чем у старухи, и растрепаны.

Старик, как же, как же. Уж Эстерхази-то прекрасно знал, кто перед ним.

У изголовья лежала еще одна подушка. Эстерхази спрятал пистолет и, не отрывая взгляда от спящего, поднял подушку. Сжимая ее обеими руками, он напрягся, словно тигр перед прыжком, и вдруг бросился вперед, прижал подушку к лицу лежащего и надавил изо всех сил.

Снизу послышался приглушенный крик, взметнулась рука, колотя и царапая, но оружия в этой руке не было, и Эстерхази понял: нападения не ожидали. Он надавил еще сильней, и крик утих. Жертва сопротивлялась молча, молотила руками, цеплялась за рубашку. Тело выгнулось с силой, удивительной в раненном столь недавно и тяжело. Большая исхудалая рука ухватилась за одеяло, потянула, словно человек принял его за одежду убийцы. Руки и ноги взметнулись, отшвырнув одеяло. Но Пендергаст стремительно ослабевал, и конец был близок.

Внезапно Эстерхази обратил внимание на старые узловатые руки жертвы, на тощие паучьи ноги, пергаментную кожу, варикозные вены. Но это тело настоящего старика, никто не может так замаскироваться! К тому же никаких бинтов, шрамов, ничего даже отдаленно похожего на месячной давности пулевое ранение.

Эстерхази лихорадочно соображал, пытаясь справиться с замешательством и яростью. Он был так уверен…

Он быстро поднял подушку, открыв перекошенное морщинистое лицо, высунутый язык, выпученные в ужасе глаза. Старик кашлянул раз, другой, судорожно втянул воздух.

Не помня себя от нахлынувшего страха, Эстерхази отшвырнул подушку и, шатаясь, сбежал по лестнице. В заднюю дверь ввалилась старая карга. По ее лицу струилась кровь.

— Дьявол! — заорала она, протягивая к Эстерхази костлявые пальцы.

Но он уже пробежал мимо, выскочил в переднюю дверь и понесся по обширным безлюдным болотам.

Ночной ветер, проникая в распахнутое окно, шевелил тюль занавесок в гостиной. Ощутив, как он коснулся ее лица, Джун Броди оторвалась от заявления в Совет медицинских сестер штата Миссисипи. Прислушалась: нет, кроме тихого шороха ветра, ничего. Посмотрела на часы: два пополуночи. Из спальни доносился басовитый монотонный говорок. Несомненно, Карлтон опять смотрел одно из тех военно-исторических шоу, которые просто обожал.

Джун отхлебнула из бутылки с кока-колой, стоявшей у локтя, в выемке на ручке кресла. Она всегда любила колу из стеклянных бутылок, которые напоминали детство и старые торговые автоматы, где приходилось самому открывать окошко и выуживать бутылку за горлышко. Джун искренне считала, что у колы из бутылки особый вкус. Но последние десять лет, живя среди трясины, она пила лишь из алюминиевых банок. Пришлось смириться. Чарльз Слейд не выносил того, как свет блестит на стекле, и на Испанском острове стекло, за малыми исключениями, не дозволялось. Даже шприцы были пластиковыми.

Джун поставила бутылку на место. Возвращение к нормальной жизни принесло немало приятного. Например, Карлтон может смотреть любимые программы по телевизору без наушников. Можно открыть жалюзи, впуская свет и свежий воздух. Можно украсить дом свежими цветами: розами, гардениями и любимыми каллами, не опасаясь, что запах вызовет у кого-нибудь приступ ярости. Джун любила одеваться элегантно, делать красивые прически, любила хорошие платья. Теперь появился шанс показать их многим. Конечно, пришлось вытерпеть немало кривотолков и косых взглядов, но люди уже привыкают понемногу. Полиция расследовала и закрыла дело. Надоедливый репортер из «Эзервилльской пчелы» больше не возвращался. Хотя его статью заметила хьюстонская газета и напечатала короткую заметку, дальше новость не распространилась. После смерти Слейда они выжидали достаточно, почти пять месяцев, чтобы удостовериться: никто не знает и не узнает, как они жили это время, что делали. Лишь затем вернулись, показались людям. Тайна жизни на болоте должна остаться тайной навсегда.