Анатолий Королев - Инстинкт № пять

— Да, я всего лишь пешка в чужой игре, цензура на пестрой ленте чужих фраз, я отсутствую, а перо… — расхохоталась чтица и захлопнула книгу творения.

Мир сразу смолк и оглох. В немоте безъязычия я и пальцем не мог шевельнуть без веления свыше, только одна тварь сохранила свободу действий, и чтица камнем швырнула в павшую пифию прочитанную до конца книгу.

Я не верил глазам — оказалось, что книга намертво спаяна с девушкой в одно нерасторжимое целое, что пальцам ее не дано оторваться от текста. Но так и было задумано! Падая камнем, книга увлекла ее за собой, словно ночная комета, которая тащит огненный хвост за край небосвода.

Они упали одновременно — камень гнева и радуга, — его тень, слово и звук, гром и молния.

Отражение рухнуло в зеркало. Хейро: «Пока змея не ужалит зеркало».

И последствия падения книги были ужасны — пестрая лента текста змеей обвилась вокруг тела и в мгновение ока ясновидец превратился в вертящееся веретено пламени. Я узнал в нем адовый волчок непобедимой монады. В темной комнате смерти разом стало светло и красно от зарева. Стены внезапно раздвинулись, потолок взлетел вверх, пол ухнул вниз — боже! — я стоял на краю бассейна, в котором не было ни капли влаги. Ни звука, ни всплеска. А на дне! На дне высохшего бассейна, во всю длину, лежала огромная головня с очертаниями исполинского человеческого тела. Она только что прогорела и была полна свежего жара, и по угольным сотам сновали в бесчисленных трещинах дымные язычки пламени и сизые угарные огоньки. Точно так же выглядел сгоревший когда-то на кострище из дубов и олив Геракл на вершине горы Эта в Трахине!

Царственная головня — вот и все, что осталось от великого человека!

Я затрясся от панорамы свержения силы. Моя душа кипела и пузырилась, как бурлит и лопается родниковая вода, в которой закаляется раскаленный докрасна металл. Непостижимым образом вся эта картина умирания пламени на обугленной коже, пляска красного с черным, слагалась огонек к огоньку, пепел к пеплу, вспышка к вспышке в невинный текст, написанный к тому же детским почерком красным карандашом по бумаге, грифель которого девочка Лизок Розмарин хорошенько послюнявила во рту, чтобы буквы были ярче, краснее. Я с клекотом сердца читал строчки, начертанные на головне: «Но, по счастью, в это время проходили мимо дровосеки с топорами на плечах. Услышали они шум, вбежали в домик и убили злого волка. А потом распороли ему живот, и оттуда вышла Красная Шапочка, а за ней и бабушка — обе целые и невредимые».

— Герман, — прошелестело пожаром из губ пепелище, — зачем ты придумал алфавит и придал буквам клинописную форму? Чтобы они сильнее жглись?

Головня говорила! Учитель даже пытался шутить!

Я не понял, что он сказал, — потом! Потом разберусь!

Слезы навернулись на глаза и тут же высохли от натиска жара. Прорицание Хейро отменить не удалось. Фатум накатом приговора мчал по стальным рельсам.

Но сколько величия было в той гибели! Голова исполина покоилась на сиденье золотого трона, который, словно червонный шлем бога, сверкал на обугленном черепе. И голова эта была еще жива и смотрела на меня огненными глазами черного альбиноса, где белки были из перламутра, а веки из пепла.

— Герман, — обратился ко мне мертвец голосом ада, — это был вовсе не Хейро, наверное, а сам господин Господь. И он не искал моей смерти помимо сроков. Наоборот, если человек решил отказаться от Фатума и жить по собственной воле, ему было это позволено. И что же вышло? Всю жизнь я потратил на то, чтобы сотворить Фатум снова!

Только тут я разглядел у угольных ног павшей колонны черную груду рубинов, в которой узнал очертания страшного трехголового пса. Цербер тоже стал пепелищем!

Оба сгинули в кузнечном горне событий.

— Я получил то, что искал… — потрескивал рот ясновидца. — В книгу девчонки была вклеена страница из «Пестрой ленты»… Вот, смотри сам.

Угольная рука протянула мне страничку из Конан Дойля. Края бумаги уже начали тлеть.

Я принимал происходящее без лишних мыслей. Жил только чувствами. Я старался не думать о том, что вижу, не думать о том, почему сгоревший дотла все-таки говорит, почему он так огромен, откуда взялся трон в бассейне на том самом месте, где стоять бы шезлонгу в полосках, почему в левой руке головни, в кулаке пепла, стиснут золотой двузубец… Потом! Потом разберусь!

Я машинально схватил обугленный лист из рук смерти. Это была знакомая гравюра Доре из роковой книжки, где девочка и волк лежали под одним одеялом в постели бабушки.