Мартин Смит - Залив Гавана

— Вы были правы насчет вашей фотографии, — сказала она, — я обнаружила ее в квартире Приблуды, когда снимали отпечатки пальцев. Именно я отдала ее сержанту.

— Ну, я тоже не сказал вам, что Луна хотел получить от меня фотографию, которую Приблуда снял в яхт-клубе «Гавана». Мы сравняли счет.

— Ясно. Посмотрите-ка на нас — два лжеца…

Он увидел в зеркале нелепую пару: гладкую, как стеатит, женщину рядом с мужчиной-оборванцем.

— Что сказал Луна, когда вернулся? — спросил он.

— Он сказал, что телевизор Руфо был теплым, поэтому он понял, что вы были там. Почему вы не подумали об этом?

— Вообще-то, я подумал.

— И все-таки пошли за ним?

— Вам вообще можно угодить? — удивился Аркадий.

— Да, — ответила она.

Может, она и была темной феей, но в постели оказалась просто женщиной. Ее груди были маленькими, с пурпурными сосками. Ее гладкий живот сужался к собольему треугольнику. Он прижал свои губы к ее губам. Он так давно не был с женщиной, что ему казалось — он заново учится есть. Особенно отличался вкус — он был пьянящим и сильным, как будто она покрыта сахарным ликером.

Он был беспомощен в своем желании, и Офелия мягко направила его. Это было похоже на торопливый судорожный пир для того, кто умирал с голоду, дав обет голодания.

Он хорошо относился к людям, желал им добра и всегда старался делать добро, но он давно ощущал себя мертвым. Офелия смогла оживить Лазаря. Она обвивала его ногами, она не отпускала его. Она целовала его лоб, губы, синяки на руках, как будто каждый поцелуй был целительным. Она была твердой и гибкой, мягкой и податливой, и, безусловно, более искушенной и страстной, чем он. Видимо, на Кубе это естественно…

Он слышал снаружи голос океана: эта волна смоет песок, разрушит здания и затопит улицы. Эта волна. Эта волна.

…Аркадий разложил на кровати сделанную Приблудой фотографию яхт-клуба «Гавана», документы AzuPanama, составленную им хронологию последнего дня Приблуды, список дат и телефонных номеров из квартиры Руфо. Пока Офелия изучала все это, он разглядывал выкрашенный в голубой цвет цементный пол, розовые стены с бумажными купидонами, пластиковые розы в ведерке для льда и кондиционер, воющий как «ИЛ» на взлете. Они усадили Чанго в кресло, голова его тяжело склонилась на кухонный стол, рука опиралась на трость.

— Если эти документы подлинные, — сказала Офелия, — тогда я могу понять, почему русский считал, что AzuPanama — скорее инструмент кубинского Министерства сахарной промышленности, чем панамская корпорация.

— Выглядит именно так.

Аркадий рассказал ей об О’Брайене и мексиканских запчастях для грузовиков, американских ботинках и реальном яхт-клубе «Гавана».

— Он заклинатель, интриган, он переходит от одной истории к другой. Как будто за руку ведет вас по тропинке.

— Так и есть.

Его отвлек вид Офелии, одетой только в его пальто и блестящие желтые бусы. Пальто было огромным для нее. Он как будто увидел фотографию женщины в раме, где раньше всегда было лицо другой. Каждый раз, когда пальто обтягивало ее, происходило смешение двух аур, запахов, тепла и памяти.

Офелия знала. Она сама не могла толком объяснить, но как только она увидела его горе, ощутила его потерю, как только она заметила нежность, с которой он относился к своему пальто, и почувствовала слабый след духов на рукаве, с этого момента она решила, что когда-нибудь наденет его пальто. Почему? Потому что это был человек, который любил женщину так глубоко, что готов был следовать за ней до самой смерти.

А может быть, он просто был меланхоликом — в общем, русским. Но надо сказать, что когда она валялась в багажнике автомобиля, связанная, задыхающаяся, накрытая мешками, она подумала, что единственный человек, который может спасти ее, это именно он — тот, с кем она знакома всего неделю. «Торопись, — сказала себе Офелия. — Одевайся и беги!»

— В Панаме может произойти все, что угодно, — вместо этого произнесла она. — Банк О’Брайена находится в панамской зоне свободной торговли Колин, где все и происходит. Тем не менее, он всегда был другом Кубы, и я не понимаю, как сахар может быть связан с яхт-клубом «Гавана», Хеди или сержантом Луной.

— Я тоже, но зачем убивать человека, который через неделю уезжает. Только если что-то должно произойти, и в самое ближайшее время. Тогда, конечно, все будет совершенно ясно.

Растрепанный, в белой рубашке с засученными рукавами, с сигаретой в длинных пальцах, он казался Офелии типичным русским музыкантом. Музыкантом, сидящим в застрявшем автобусе на обочине дороги где-то на Урале.