Чак Клостерман - Человек видимый

Да, сказала я. Я напомнила, как возмущался Игрек каждый раз, когда я называла его человеком-невидимкой. Странно (а может, предсказуемо), но Джон проявил сочувствие его раздражению.

— А ты не предполагаешь, что это может быть мистификацией? — был его следующий вопрос.

Я сказала, что ничем не могу доказать, что это не было мистификацией, но почти на сто процентов уверена, что Игрек был именно невидимым, как он и говорил.

— Понимаешь, я не видела его собственными глазами.

Третий вопрос Джона выбил меня из равновесия:

— Так кто этот тип?

Я сказала, что не понимаю его вопроса.

— В наше время просто невозможно стать человеком-невидимкой, — сказал он. — Не знаю, можно ли было раньше, но сейчас точно нельзя. Мы живем в мире бюрократии, и люди не могут жить, не оставляя следов своей жизни. Ну скажи, у него есть постоянное место жительства? У него есть карточка социального страхования? Как он платит налоги? Он что, подделал свидетельство о своей смерти? Что ты получишь, если наберешь его имя в Гугле? Ведь можно хотя бы проверить записи о его образовании или его работе на Гавайях? Эти сведения должны быть доступны. Я прав? Безусловно. Кто этот человек? Кто он на самом деле?

Я сказала Джону, что не могу ответить ни на один его вопрос. Что мы с Игреком о таких вещах не говорили, что он не оформлял медицинскую страховку. Я же не полицейский, и Игрек приходил ко мне не на допросы, а за помощью. Я сказала, что все эти прозаические моменты не важны, особенно когда имеешь дело с человеком, который явился к тебе на прием, а ты его не видишь! Больше всего меня расстроило отсутствие сочувствия со стороны Джона. Почему мои опасения не встревожили его? Я никогда не пойму, почему он сразу начал задавать мне все эти вопросы. Будто только так он и может решать проблемы.

— Тебе нужно как следует во всем разобраться, — сказал Джон. — Если все, что ты говоришь, правда — а у меня нет оснований не верить тебе, потому что ты не из тех, кто сочиняет небылицы, — тогда ты должна понять, что столкнулась с исключительным, невероятным случаем. Правильно? И это очень важно. Тебе, психоаналитику и психотерапевту, доверяет свои эмоции человек, обладающий феноменальным умением.Этот случай нельзя упустить. На тебе лежит гражданский долг исследовать этот феномен. Правильно я говорю? Конечно правильно.

Я не согласилась с Джоном, во всяком случае, на первых порах. Я возразила, что прежде всего я несу ответственность за пациента. И что для меня все пациенты равны (здесь я покривила душой). Казалось, Джон совсем не понял, почему я рассказала ему об Игреке. Он никогда не пытается понять меня, просто не способен на это.

— И ты не права, — сказал он. — Ты умница, а сейчас говоришь глупости. Не обижайся, но ведь это действительно так. Ты не замечаешь самого главного — что этот случай уникален. Обычный подход здесь не срабатывает. Я бы посоветовал тебе непременно выяснить, кто этот человек и чем он на самом деле занимается. Ну ты сама подумай. Он обратился к тебе не с обычными жалобами, верно? И мне даже кажется, что не по тем причинам, какие он сам озвучил. Ведь так? Ну вот. А ты неправильно ведешь себя с этим пациентом.

Меня поразило это обвинение. Вообще для Джона характерно рубить сплеча, но впервые он так открыто подверг сомнению мой профессионализм. В результате наш разговор перерос в ссору с взаимными обвинениями, не имеющими отношения к Игреку. Чего только я не наговорила ему! Что он не воспринимает меня всерьез как специалиста, что мы до сих пор не определились, заводить ли нам детей, что разница в возрасте и расовой принадлежности создает дисбаланс в наших отношениях (Джон афроамериканец и на 13 лет старше меня). Что меня оскорбляют пренебрежительные высказывания Джона о моих друзьях и знакомых и что… Словом, сейчас уже и не помню. Ссора продолжалась весь вечер, и хотя утром мы попросили друг у друга прощения, прежняя непринужденность общения сменилась какой-то скованностью, напряжением. Это был самый сложный период нашей и без того нелегкой семейной жизни.

Выходя замуж за Джона, я отдавала себе отчет в том, что мы с ним очень разные. Я говорила это всем присутствующим на свадьбе, а они успокаивали меня банальной фразой о том, что противоположности притягиваются, и пили за наше семейное счастье. Но оказалось, что у нас много общего. Я ошибалась, когда думала, что между нами будут постоянные трения по самым разным вопросам. Так, мы придерживались разных политических взглядов, зато одинаково высоко ставили вопросы нравственности. Нам нравились разные книги и фильмы, но критерии их оценок у нас были схожими. Мы росли в разных штатах, но оба придавали одинаковое значение полученному воспитанию. Короче, наша семейная жизнь оказалась более благополучной, чем я ожидала. Но чего я не понимала в день свадьбы — и что Джон продолжает отрицать даже сейчас, несмотря на все происшедшее, — это что мы с ним абсолютно разные в одном отношении: для меня всегда имеет большое значение настроение и состояние окружающих, тогда как Джона это совершенно не интересует. Точнее, меня всегда очень волнует, как живется другим (и особенно Джону), а Джона как раз меньше всего интересуют проблемы других (включая и мои), если только они не затрагивают его самого. Это вовсе не значит, что мы не любим друг друга. Просто у меня такая натура, а у него другая. Все мои друзья видели это, одна я этого не понимала, а они ничего мне не сказали.