Чак Клостерман - Человек видимый

Буду краткой.

Как я уже говорила, я никому, в том числе и мужу, не говорила о том, что у меня происходило с Игреком. Я даже солгала своему давнему психотерапевту, уже упоминавшейся Джейн Долэнэгре, сказав, что в мае Игрек без всяких объяснений прекратил лечение. Это повлекло за собой новую ложь: в результате мне пришлось еженедельно являться на сеансы к доктору Долэнэгре и обсуждать с ней проблемы, которые якобы меня тревожили. Сначала я пыталась отделываться стандартными жалобами на свой брак, но это только усилило мою депрессию. Я пробовала говорить о своем детстве, но сколько ни рылась в памяти, не нашла ни одной конфликтной ситуации (в отличие от большинства детей я росла в благополучной обстановке). В конце концов я сочинила историю о девочке-старшекласснице, которая собиралась сделать аборт и якобы посещала мои сеансы. (Я создала образ трудного подростка по рассказам моих бывших пациентов и вплела в этот вымысел несколько эпизодов из фильма «Если бы стены могли говорить» — я назвала девочку Джоан и подчеркивала политическую подоплеку ее истории.) К моему изумлению, Долэнэгре попалась на удочку — она до сих пор спрашивает у меня, как дела у Джоан. Пожалуй, я могла бы преподавать на курсах совершенствования.

Однако мужа было труднее провести. Он чувствовал, что со мной происходит нечто странное и непонятное. Я практически перестала рассказывать ему о том, как провела день, с какими проблемами сталкиваюсь на работе. Я изменилась сразу после 9 мая — предпочитала больше времени быть одна и ложилась спать гораздо позже Джона. Я вышла из состава членов книжного клуба, перестала следить за новостями и избегала разговаривать по телефону с друзьями и знакомыми. Реальная жизнь перестала меня привлекать, воображаемый мир был более ярким и волнующим, чем тот мир, в котором мне приходилось жить. Я стала проводить дни в одиночестве, ходила пешком по берегу озера до моста Конгресс-авеню, чтобы посмотреть на летучих мышей. Каждый вечер из-под моста вылетали тысячи летучих мышей, затмевая небо трепещущим пологом. Эти полчища летучих мышей сливались в одно чудовищное существо, пожирающее москитов. Я ходила туда вечер за вечером. Это был предлог побыть одной и подумать об Игреке. Мысли о нем занимали меня и на работе, и дома.

В течение недели после нашей встречи у кофе-хауса «Карибу» я не раз спрашивала себя о своем отношении к Игреку: не слишком ли я увлекаюсь его рассказами, и не вредит ли это увлечение моей работе с другими пациентами и общению с другими людьми. Когда 20 июня он пришел ко мне в офис, я рассчитывала, что он даст иное толкование затронутой им проблеме «неподходящего» переноса. Я предоставила Игреку право и возможность заговорить на эту тему. Но когда он полностью ее проигнорировал, я решила, что пора обо всем рассказать Джону. Как бы неблагоразумно я ни вела себя, лучше ничего от него не скрывать, размышляла я. К тому же мне нужно было понять, что со мной происходит. Не схожу ли я с ума? Я знала, что Джон честно и откровенно скажет мне, если это так. Он не стеснялся называть меня ненормальной.

Когда я сказала Джону, что мне нужно с ним поговорить, и попросила его сесть, его первоначальная реакция была предсказуемо холодной.

— У тебя появился любовник? — бесстрастно спросил он.

Я сказала, что нет.

— Ты больна? — спросил он. — Чем-то серьезным?

Я снова сказала, что нет.

— Даже не пытайся угадать, о чем я собираюсь тебе рассказать, — спокойно заявила я. — И какую бы реакцию ни вызвал у тебя мой рассказ, все должно остаться между нами.

Я рассказала ему почти все.

Рассказала о том, как Игрек обратился ко мне, какие предположения о его проблемах я делала после первых сеансов по телефону, о его приходе в мой офис. Понятно, что в основном я рассказывала ему о необычайной встрече 9 мая, где мне нечего было скрывать. У меня буквально камень свалился с души. Я описала ему самым подробным образом события того утра. Когда я замолчала, меня буквально трясло.

Я ожидала, что Джон не поверит мне, как я не поверила Игреку, пока он не доказал мне, что говорит правду. К моему удивлению, Джон не выразил недоверия, во всяком случае, он его не проявил. Еще я думала, что он засыплет меня вопросами, но он задал всего несколько:

— Значит, он не прозрачный. Я правильно понял? Он может стать невидимым или почти невидимым. Но он не прозрачный. Так? Когда он ест, ты не можешь видеть, как пища поступает в его невидимый пищевод и проходит в его невидимый желудок. Ты не можешь видеть что-либо сквозь его невидимую оболочку. Правильно?