Артур Хейли - В высших сферах

Алан признал, что это было блестящее выступление.

В заключение Э.Р. Батлер произнес:

— Милорд, я прошу отказать в рассмотрении заявления и аннулировать приказ nisi.

Он церемонно поклонился и вернулся на свое место.

В маленьком зале воцарилась тишина, словно после ухода звезды со сцены. После своего весьма оригинального вопроса «Так в чем дело?» судья Уиллис не произнес ни слова. И хотя эмоциям тут не было места, Алан ожидал увидеть на лице судьи по крайней мере озабоченность, но не было ничего. Глядя на судью, подумал он, создавалось впечатление, будто речь шла о кирпичах или цементе, а не о живом существе. Сейчас судья передвинулся в кресле с высокой спинкой, заглянул в свои записи, потянулся к стакану с холодной водой и глотнул. Алан заметил, что репортеры задвигались, некоторые стали смотреть на часы. Для кого-то из них, предположил Алан, наступает срок подачи материала. Хотя время перевалило за одиннадцать, зал был по-прежнему необычно полон. Всего лишь два-три адвоката, занятые другими делами, ушли, а повернув голову, он заметил, что позади появились новые.

Впервые за все время Алан услышал доносившиеся снаружи звуки города: порывы ветра; шум транспорта; колышущийся грохот, похожий на работу пневматических сверл; звон колокола издали, а из порта — басовитый гудок буксира — возможно, судно покидает порт, как скоро покинет его «Вастервик» — с Анри Дювалем или без него. Ну, скоро они это узнают.

В тишине скрипнул отодвигаемый стул. Это был Толланд, адвокат корабельной компании. И тоном, царапавшим слух по сравнению со сладкозвучным голосом Э.Р. Батлера, он произнес:

— Если ваша милость позволит…

Судья Уиллис оторвался от своих записей и бросил острый взгляд через зал.

— Нет, мистер Толланд, — сказал он, — мне нет нужды вас беспокоить.

Адвокат поклонился и сел.

Значит, вот оно как.

Восклицание судьи означало лишь одно: дело, которое защищал Алан, лопнуло и дополнительные доводы, чтобы уничтожить его, не требовались.

— Что ж, — прошептал Том, — по крайней мере мы пытались.

Алан кивнул. Ему казалось, что он все время ожидал поражения.

Ведь он с самого начала знал, что его стратегия весьма уязвима. Но теперь, когда пришло поражение, появилась горечь. Он думал о том, в какой мере должен винить свою неопытность, свою речевую неуклюжесть в суде. Вот если бы он был более уверен в себе — скажем, умел бы убеждать, как Э.Р. Батлер, — мог бы выиграть, вместо того чтобы провалиться?

Или если бы ему повезло и был другой судья — сочувствующий, менее строгий, дружелюбный, — результат был бы иной сейчас?

Как выяснилось, не был бы.

Судье Стэнли Уиллису решение, которое он должен был принять, представлялось неизбежным еще прежде, чем заговорили адвокаты. Он понял слабость доводов Алана Мейтленда, несмотря на равноценную изобретательность, через несколько секунд после того, как тот стал излагать дело два дня назад.

Но в тот момент было достаточно оснований для выдачи приказа nisi. А теперь — к крайнему сожалению судьи — не было оснований для выдачи судебного предписания на основании Habeas corpus.

Судья Уиллис считал королевского адвоката Э.Р. Батлера эксгибиционистом и позером. Риторика и гладкая речь, демонстрация учтивой доброжелательности — все это были актерские трюки, которые могли повлиять — и влияли — на присяжных; на судей же это часто не производило впечатления. Тем не менее Э.Р. Батлера нельзя было упрекнуть в незнании дела, и доводы в его только что окончившемся выступлении были неопровержимы.

И судья Уиллис должен — а через минуту так и сделает — отклонить прошение о применении Habeas corpus. Однако ему очень хотелось найти какой-то способ помочь молодому адвокату Алану Мейтленду и тем самым помочь Анри Дювалю.

Желание объяснялось двумя причинами. Во-первых, судья Уиллис, активно читавший газеты, был убежден, что бездомному безбилетнику следует дать возможность высадиться на берег и поселиться в Канаде. С самого первого сообщения об этом он считал, что департаменту по иммиграции следовало нарушить в данном случае правила, как, насколько он знал, это делалось несчетное множество раз. Его удивило и возмутило то, что, как он узнал, это не только не было сделано, но правительство — в лице своих чиновников, занимающихся иммиграцией, — заняло, с его точки зрения, непоколебимую и произвольную позицию.

А во-вторых, судье Уиллису понравился Алан Мейтленд. Некоторая нескладность, речь с запинкой — все это, с точки зрения судьи, не имело значения: здравомыслящему адвокату, как он знал, не обязательно быть Демосфеном.