Дж. Лэнкфорд - Святой самозванец

Только приманка в пять миллионов долларов сдерживала чувства Корал настолько, чтобы осуществлять план Луиса. Вернувшись в Нью-Йорк, она нарочно не отвечала на телефонные звонки от Франсиско и на его смс-сообщения, или отвечала не сразу. Когда они все же разговаривали, он обычно говорил: «Alo! Coral, soy yo Francisco» [42] Алло! Корал, это твой Франсиско (исп.). , а она отвечала: «Ah! Francisco. Como estas, como te va?» [43] А! Франсиско. Как ты, как дела? (исп.) , как будто ей некогда.

Это политика кнута и пряника, рассчитанная на то, чтобы оставаться хозяйкой положения. Только когда Корал прилетала сюда, она бросала притворство — то есть так было до сих пор.

Когда самолет приземлился и покатил к стоянке, Корал быстро встала, не обращая внимания на богатого бизнесмена, пялившегося на нее из салона первого класса. Накинула на плечи жакет от дизайнерского брючного костюма, белого, в зеленых и пурпурных цветах. Он был такой же яркий, как здешние сады. В ушах, на пальцах, на обоих запястьях сверкали золотые украшения с бриллиантами, при помощи которых Франсиско утверждал свои права на нее.

Когда дверь самолета компании «Аэромексико», рейс 403, открылась, впустив в салон жару и невероятный запах города — цветы, пыль, кофе, выхлопные газы и другие непонятные ароматы, — она первой вышла наружу. Франсиско шагал к ней по бетону, нарушая все существующие пограничные и таможенные правила. Никто не осмеливался помешать ему.

Когда она двинулась, он остановился, помахав ей рукой с золотым «Турбийоном» на ремешке из крокодиловой кожи.

— Буэнос диас, Корал.

— Что скажешь, дорогой мальчик?

Как обычно, он обнял ее рукой за талию и рывком прижал к себе, заставляя выходящих из самолета пассажиров обтекать их, пока они целовались.

В промежутках между поездками Корал мечтала об этом поцелуе в знак приветствия, — ее рот до сих пор оставался единственной частью тела, на которую не распространялось табу для его губ. Требовалась смелость, чтобы этого добиться, но она сумела, ей помогло почитание Девы Марии, которое у мексиканских мужчин сопровождает мачизм. Франсиско был одержим желанием прикасаться к ней губами, но смирился с тем, что ему это не позволено. Их поцелуй воспламенял желание, такое сильное, что ждать было невозможно. Иногда Франсиско вел ее в здание аэропорта и открывал подряд двери офисов, пока не находил пустую комнату, или выгонял испуганного клерка, чтобы заняться с ней любовью прямо в аэропорте. Но обычно они делали это в машине, пока шофер вез их по оживленным улицам.

На этот раз она заставила себя прервать их объятия, по крайней мере попыталась. Франсиско упорствовал, говорил: «Корал, пожалуйста, нет», а она в ответ прошептала: «Отпусти меня». Он сопротивлялся, и ей пришлось хлопнуть его по рукам.

Несколько иностранцев обратили на них внимание, но мексиканцев вокруг страстная любовная перепалка интересовала не больше, чем крайние богатство и нищета их столицы. Так было всегда — и с любовниками, и с городами.

Распаленный Франсиско снова надел темные очки, которые придавали ему еще более романтичный и опасный вид, схватил ее за руку и потащил в здание терминала, яростным взглядом остановив чиновника, робко попросившего у нее паспорт. Он втолкнул ее в комнату, где они уже когда-то занимались любовью, прижал к стене, расстегнул молнию на ее брюках и сунул туда руку.

— А теперь мы трахнемся, mi putita preciosa [44] Моя драгоценная потаскушка (исп.). .

Корал понимала, что Франсиско пытается возбудить ее гнев, думая, что секс станет для него выходом. Ощущение от его прикосновений было чудесным, но вместо обычного вульгарного ответа она оттолкнула его и огрызнулась:

— Только через мой труп!

Он упорствовал, хотя она сопротивлялась, тискал ее тело, словно искал кнопку, на которую можно нажать и включить ее.

Хотя Корал отчаянно хотелось поцеловать его и почувствовать на своем теле его руки, она кричала «Sueltame!», пока громкий стук в дверь не вынудил его отступить с обиженным и озадаченным видом. И тогда Корал сделала то, чего никогда не делала. Она подняла руку и дала Франсиско пощечину. И затаила дыхание. Американец мог за это бросить ее. Мексиканец, если бы не убил, то мог стать ее рабом.

Франсиско Мигель просто уставился на нее и прорычал:

— No moleste! [45] Не мешать! (исп.) , — обращаясь к тем, кто стучал.

Корал отвернулась к стене, закрыла лицо руками и заплакала.

Через какое-то время она услышала: