Вячеслав Сухнев - Встретимся в раю

Она вдруг подумала о Зотове — он, наверное, дал бы дельный совет. Но где Зотов? И кто она ему?

Низинка кончилась, на подъеме дорога вышла из воды. Серый заплатанный асфальт на взгорке обсох и чуть курился под низким солнцем. Мария остановилась напротив небольшой березовой рощицы, вышла из машины и закурила. Спокойная, мерцающая от разлившейся воды, лежала вокруг равнина и была пуста до горизонта. Мария оглянулась, засмотрелась на призрачные летящие белые стены церкви Святой Троицы… И защемило сердце — именно здесь они с Шемякиным стояли тогда, в далеком теперь августе, под теплым утренним ветром. Именно здесь… Мария посмотрела в небо, открытое со всех сторон, в редких мазках высоких перистых облаков.

И увидела э т о… Слабо блестящая металлическая гроздь восходила в неслышном немыслимом парении. Странно было видеть летящими несколько гигантских, состыкованных без симметрии объемных конструкций с шестиугольными гранями. Гроздь разворачивалась вокруг вертикальной оси, и, словно блестки на елочной игрушке, на гранях вспыхивали прозрачные разноцветные лучики. Показалось, всего несколько мгновений длилось это прекрасное и грозное парение, а потом все пропало. Мария задумчиво прислонилась к капоту и вздрогнула от боли — сигарета, едва прикуренная, оказывается, успела догореть и обожгла пальцы.

Теперь Мария понимала тех, кто видел тарелки. Впрочем, на тарелку это было похоже менее всего. Она чувствовала восторг, страх, тоску — все одновременно. Хотелось кричать, но голоса не было. Забралась в машину, включила зажигание. «Хонда» оставалась немым и неподвижным металлом. Стартер не работал. И когда Мария уже отчаялась и собралась идти пешком, машина словно проснулась.

Значит, так выглядит станция… Скорей всего, та самая базовая станция, о которой говорил Шемякин. Зачем же они снижались?

Вот когда Мария почувствовала, кроме страха и восторга, холодную обреченность. И совершенно успокоилась, ибо открылось ей будущее, как будто с зеркала в давно пустующей квартире смахнули пыль.

Перед домом Шемякиных она остановилась и все с той же отрешенностью в душе поднялась к знакомой двери. Жена Шемякина собиралась на службу. Несколько секунд они стояли в прихожей, молча разглядывая друг друга. Потом Шемякина сказала, оскорбленно усмехаясь:

— Вы, милочка, пришли, очевидно, узнать — нет ли вестей от Альберта Николаевича… Представьте, нет! Понимаю, соскучились, но нельзя же так… нагло…

— Бросьте вы, — устало сказала Мария. — Увозите детей. Времени уже не остается. Бросайте все и уезжайте. Спасайте детей!

Она повернулась и открыла дверь.

— А вот я пойду куда надо! — закричала в спину Шемякина. — И скажу! Это вам любовничек напел, да? Вы ответите за угрозы.

— Отвечу, — сказала Мария. — А потом вы ответите — перед детьми… Сможете?

Пока она спускалась, Шемякина стояла на лестничной площадке и молча смотрела вслед. Только в своей комнате в общежитии Мария, упав на диванчик, дала волю слезам.

С этого дня она начала вычеркивать в календаре числа. Чем длиннее становился частокол из неровных жирных линий, тем ей делалось тоскливей: прожит еще один день, и возросла вероятность, что завтрашний может и не наступить… Она забросила теннис, перестала подкрашиваться, после дежурств заваливалась спать и будильник не ставила. Почти не читала. Выходила из дому лишь в продуктовый распределитель. Одного ждала: последнего дежурства. И одного боялась: в этот последний день ей скажут — произошла ошибка, никакого распоряжения «Космоатома» о зачете не существует.

За месяц она смогла лишь раз вырваться к своим в Москву — так плотно был составлен график дежурств. Да и новое начальство в лице Баранкина весьма косо смотрело на отлучки персонала в атмосфере всеобщей нервозности. Все на станции — от главного инженера до сантехника — делали вид, что ничего после публикации статьи Шемякина в жизни АЭС не произошло. Однако свалившиеся как снег на голову две высокопоставленные комиссии на протяжении каких-то четырех месяцев не оставляли повода для оптимизма. Поэтому дежурства шли тяжело, с перебранками, какими-то нервными срывами и истериками, чего раньше практически не случалось.

Может быть, на настроение персонала станции влияла, помимо прочих факторов, и отвратительная погода. После долгой январской оттепели на Среднюю Россию обрушились ледяные дожди, надо полагать, заменившие в природном механизме февральские метели. Сутки напролет хлестал косой дождь. Очень редко, на миг, проглядывало синее небо, а потом его снова затягивали низкие черные тучи, и от близкого соседства этой сгустившейся над головой влаги частило сердце, давило в висках от перепада давления, ломило суставы.