Харлан Кобен - Ловушка

— А-а…

Уэнди закатила глаза.

— Ладно, я сама.

— Мам?

— Что?

— Еду из «Бамбукового домика» привезла?

Ужин. Совсем забыла.

Сын тоже закатил глаза, передразнивая мать.

— Не выделывайся. — Она думала рассказать ему плохие новости не сразу, подождать удобного случая, но неожиданно для себя сообщила: — А меня уволили.

Чарли ничего не сказал — просто посмотрел.

— Слышишь?

— Да. Хреново.

— Угу.

— Хочешь, заберу заказ из «Домика»?

— Забери.

— Только платишь все равно ты, идет?

— Да, заплачу, пока могу. Уж как-нибудь.

Марша и Тэд Макуэйд подошли к залу средней школы Касселтона ровно в шесть. Для них не нашлось бы слов точнее, чем избитые «жизнь продолжается», а тем вечером, хотя с исчезновения Хейли прошло девяносто три дня, давали премьеру школьной постановки «Отверженных», где их вторая дочь, Патрисия, играла четвертую прохожую, шестую студентку и — за роль сражались — вторую проститутку. Узнав об этом, Тэд — еще в той жизни, до пропажи Хейли — немедленно начал шутить о том, с какой гордостью расскажет друзьям, что его четырнадцатилетняя дочь станет проституткой номер два. Но это было давно — в другом мире, в другое время, с другими людьми.

Когда они вошли, в зале зашептались. Никто не знал, как себя вести. Марша заметила неловкость.

— Пойду попью.

— А я займу места, — кивнул Тэд.

Она вышла в коридор, ненадолго задержалась у фонтанчика, затем свернула налево. Неподалеку уборщик тер шваброй пол — он был в наушниках, покачивал головой под ему одному слышную музыку и даже если заметил Маршу, то виду не подал.

Поднялась на третий этаж. Лампы здесь горели слабее. Эхо шагов разносилось в тишине здания, которое днем переполняли жизнь и энергия. Нет места более нереального, пустого и пустынного, чем школьный коридор вечером.

Марша оглянулась, никого не увидела и торопливо зашагала к своей цели.

Средняя касселтонская была большой школой: почти две тысячи детей четырех лет обучения. Поначалу цельное четырехэтажное здание, как и большинство подобных в городах с постоянно растущим населением, в итоге превратилось в собрание пристроек. Приращения к некогда красивым кирпичным стенам показывали, что директоров больше волновала практичность, чем красота; архитектурный винегрет из кубиков, «Лего» и игрушечных бревнышек будто построил ребенок.

Прошлым вечером в жуткой тишине дома Макуэйдов Тэд, ее чудесный муж, рассмеялся — рассмеялся по-настоящему впервые за девяносто три дня. Голос прозвучал кощунственно. Тэд немедленно себя оборвал — хохот стал всхлипом. Марша хотела помочь, как-то успокоить измученного и любимого человека, но просто не сумела.

Дети — Патрисия и Райан — внешне справлялись неплохо; в таком возрасте ко всему приспосабливаешься легче. Она пробовала думать лишь о них, отдавать им все свое тепло, все внимание, однако тоже не сумела. Кто-то решил бы: ей слишком больно. Но дело было не только в этом. Марша забросила детей, потому что ее единственной заботой, исключительной целью оставалась Хейли и желание вернуть девочку, а там наверстала бы и с Патрисией, и с Райаном.

Родная сестра Марши, Мэрили из городка Грейт-Нек, известная любительница давать советы, однажды набралась наглости заявить: «Займись мужем и детьми, и хватит упиваться своим горем». Услышав «упиваться», Марша очень захотела влепить ей пощечину и тоже дать совет думать лучше о своей семейке — о сыне Греге, который принимает наркотики, о муже Хэле, который, говорят, похаживает налево — и заткнуть пасть. Она хотела сказать: «Патрисия и Райан переживут, а вообще знаешь что, Мэрили? Им станет легче не от того, что мать правильно подготовит Райану сачок для лакросса или подберет для костюма Патрисии нужный оттенок серого. Нет, прийти в себя им поможет только возвращение сестры. Лишь когда та будет дома — и ни минутой раньше, — у всей семьи появится шанс спокойно жить дальше».

Горькая правда была в том, что Марша не разыскивала Хейли дни напролет. Она пыталась, но страшное изнеможение постоянно брало над ней верх. По утрам не возникало желания вставать с постели, руки и ноги наливались свинцом. Даже сейчас это странное паломничество по коридору стоило больших усилий.

Девяносто три дня.

Шкафчик Хейли виднелся издалека. Вскоре после ее исчезновения друзья начали украшать железную дверцу — так у обочин дорог, где кто-то погиб, устраивают алтари; все залепили фотографиями, засохшими цветами, крестиками и записками «Возвращайся, Хейли!», «Нам тебя не хватает», «Ждем», «Мы тебя любим».