Ирвин Шоу - Ночной портье

Хвалите Его с тимпаном и ликами, хвалите Его на струнах и органе.

Положив обратно ключ, я поглядел на пистолет, но решил не брать его.

Он не помог моему предшественнику, когда как-то ночью двое наркоманов, ограбив кассу, избили его и оставили лежать в луже крови с пробитой головой.

Надев пиджак, дабы выглядеть посолидней, я собрался на шестой этаж. У лифта в нерешительности остановился, подумав, что, быть может, плюнуть на все, вернуться в конторку, забрать пальто, сандвич и пиво и убраться подобру-поздорову. На кой черт мне такая работа? Но в самый последний миг, когда двери лифта уже начали закрываться, я ступил в кабину.

На шестом этаже я нажал кнопку, чтобы двери лифта оставались открытыми, и осторожно вышел в коридор. Из приоткрытой двери 602-го номера, который находился наискосок от лифта, падала полоса света. На потертом ковре коридора ничком лежал голый мужчина. Голова и спина его были в тени, а сморщенные старческие ягодицы и исхудалые ноги на самом свету. Левая рука была вытянута, пальцы скрючены, словно, падая, он пытался что-то схватить. Правую руку он подогнул под себя. Наклонившись к нему, чтобы повернуть его, я понял, что уже никто и ничто ему не поможет.

Тело этого грузного человека с большим отвисшим животом было очень тяжелым, я с трудом повернул его на спину. И тут я увидел то, чем он, по словам шлюхи, замахивался на нее. То был тубус – большой продолговатый футляр для чертежей. Его-то в полутьме шлюха и приняла за палку. Человек еще сжимал его в правой руке. Я бы и сам испугался, если бы в полутемном коридоре на меня вдруг бросился голый мужчина, замахиваясь каким-то большим предметом.

Когда я взглянул на лицо мертвеца, мурашки побежали у меня по спине. Его широко открытые глаза неподвижно уставились в пространство, рот искривился и застыл в последней мучительной гримасе, с плешивого черепа клочьями свисали седые волосы. Не было ни крови, ни следив какого-либо ранения. Толстое круглое лицо старика с большим мясистым носом было мне совершенно незнакомо.

Борясь с тошнотой, подступившей к горлу, я опустился на одно колено и приник ухом к груди старика. Грудь у него была, как у старой женщины, почти безволосая. В нос мне ударил кисловатый запах старческого пота. Никаких признаков жизни. «Господи, старик, – подумал я, – неужто ты не мог умереть не в мое дежурство?» Я нагнулся, схватил безжизненное тело под мышки и затащил его обратно в номер. У меня уже был достаточный опыт службы в отеле, чтобы знать, что мертвеца нельзя оставлять лежать в коридоре, а надо поскорей все скрыть от других постояльцев.

Когда я тащил мертвеца, футляр выкатился из-под него и остался в коридоре. Я оставил тело на полу рядом с кроватью, на которой в беспорядке разбросаны были смятые простыни и одеяла. Простыни и подушки были перепачканы губной помадой. Должно быть, той дамочки, которую я выпустил около часа ночи. С некоторой жалостью я посмотрел на немощное старческое тело, распростершееся на линялом ковре, на жалкую стариковскую плоть. Надо же так – последнее наслаждение. И сразу за ним – смерть.

На столике возле кровати стоял открытый чемоданчик из дорогой кожи. Рядом лежал потертый бумажник и кошелек с золотым тиснением. В чемодане я разглядел три аккуратно сложенные чистые рубашки.

На столике была разбросана кое-какая мелочь. Я сосчитал деньги в кошельке. Сорок три доллара. Положив кошелек на место, я взял в руки бумажник. Обнаружив в нем десять новехоньких хрустящих стодолларовых купюр, я присвистнул от удивления. Что бы тут ни произошло ночью; старик не был ограблен. Сунув деньги обратно в бумажник, я аккуратно положил его на то же место на столике. Я знал заповедь «не укради» и соблюдал ее. Как, впрочем, и многие другие.

Я снова кинул взгляд на открытый чемодан. Помимо рубашек, в нем были две пары мужских трусов старого образца, полосатый галстук, две пары носков и синяя пижама. Да, теперь постоялец номера 602, кто бы он ни был, задержится в Нью-Йорке дольше, чем собирался.

Вид мертвого тела угнетал меня, и потому я стащил с кровати одно из одеял и накрыл его с головой. Стало как-то легче, когда смерть обрела только геометрические очертания тела, лежащего на полу.

Затем я вышел в коридор и подобрал футляр. На нем не было никаких ярлыков или надписей. Когда я внес его в номер, то заметил, что он с одного края немного надорван. Я было собрался сунуть этот футляр к другим вещам, как вдруг мне бросился в глаза торчащий в надорванном месте зеленый утолок банкноты. Я вытащил ее, и это оказалась стодолларовая бумажка. В отличие от новеньких денег в бумажнике, эта была старой и измятой.