Дарья Дезомбре - Призрак Небесного Иерусалима

Таблица заполнялась, и в ее стройности была своя, жуткая, красота: вот восьмое мытарство – лихоимство, где «истязуют… всех наживающихся за счет своих ближних, взяточников и присвоителей чужого». Всесильная губернаторша, найденная четвертованной в Коломенском… И далее, далее: воровство, убийство, гордость и непочтение к родителям, зависть. Рука Маши дрожала, выводя Катино имя. Москва-река, Лубянка, Варварка… Иордан, Масличная гора, Гефсимания… Маше уже не было холодно – напротив. На щеках у нее горели красные пятна, ручка летала над бумагой. Ей казалось, она бежит по следу.

И темный силуэт уже маячит где-то впереди, указывая путь, одному ему известное место назначения.

Андрей сидел перед подъездом, то глядя в темное небо, то на выезд со двора, откуда должна была, по идее, появиться Маша. Машина мама, чей ужин он прервал час назад, сказала, оглядев его оценивающе с ног до головы, что дочь ушла, судя по сократившемуся количеству книг – в библиотеку. Нет, она не знает, в какую. Да, ее мобильный телефон заливается дома. Андрей даже позвонил Иннокентию – официально, чтобы успокоить: мол, она забыла телефон дома, скорее всего, корпит над книжками. Но на самом деле – проверить, не у того ли она – в гостях. Иннокентий поблагодарил за звонок. Маши у него не было. Новость, пусть лишь слегка, но была утешительной.

Наконец подъехала машина, и из нее вышла стажер Каравай. Андрей вскочил со скамейки, представ перед ней как лист перед травой и не совсем понимая, что ей сказать. Увидев его, Маша, казалось, не удивилась, лишь кивнула. Андрей вдруг заметил, какие у нее круги под глазами, и жалость пересилила стыд, который обуревал его последние часа два. Ему захотелось прижать ее к себе и сказать, что все будет хорошо, они поймают этого плохого парня. Желание было столь сильным, что он автоматически засунул руки поглубже в карманы джинсов, чтобы ненароком, чтобы, так сказать, непреднамеренно, не…

– Это хорошо, что ты здесь, – холодно сказала Маша. – У меня есть новое, по расследованию. Я, кажется…

– Постой! Подожди про расследование, – прервал ее Андрей, волнуясь и мгновенно почувствовав, как взмок затылком и шеей. – Я приехал, чтобы попросить у тебя прощения. Я был груб вчера, абсолютно беспричинно. Точнее… – Он провел рукой по затылку и мрачно усмехнулся: – Причина есть. Ты меня очень раздражаешь.

Маша окаменела лицом и опустила глаза, а он поторопился продолжить:

– И ты мне очень нравишься. Но, наверное, больше раздражаешь. Потому что еще и нравишься. Ты – не моего полета птица, не думай, что у меня не хватает ума этого понять. Мы, как сказал бы твой Иннокентий, принадлежим к разным мирам…

– Перестань, – тихо сказала Маша.

– Нет уж, дай мне закончить! Меня к тебе тянет, я хочу с тобой… Всё! А у меня с тобой ничего нет и быть не может! Поэтому я и бешусь!

А Маша вдруг, ни с того ни с сего, радостно улыбнулась, и не успел он обидеться, как она обняла его за шею и стала целовать в лоб, глаза, щеки, приговаривая: «Боже, какой дурак! Нет, ну вы видели еще такого дурака!» И пару минут он стоял совершенно оглушенный, пока не остановил ее, притянув за затылок и поцеловав в губы. И Маша Каравай не сопротивлялась, а прижалась к нему всем телом.

И последнее, что промелькнуло у него в мозгу, перед тем как он полностью перестал соображать, было: как все-таки хорошо, что они с ней одного роста!

Они сидели на подоконнике в подъезде, разложив ее тетрадь на коленях, и она была абсолютно счастлива. Вчера Маша думала, что не сможет вернуться обратно на Петровку после того ушата презрения, который он на нее вылил в кафе. И по той боли, которую испытала, поняла, что по уши влюблена в капитана со скучными голубыми глазами.

Это ничего, сказала себе она, это неважно. Важнее ее глупых любовей – маньяк, гуляющий по Москве, а видящий перед глазами лишь Небесный Иерусалим. И почти себя в этом убедила… Но как ухнуло вниз и забилось одновременно повсюду: в висках, в животе, в горле бедное сердце, когда Маша увидела невысокую фигуру рядом с домом, и стало плохо – физически, когда тот начал разглагольствовать о том, как она его раздражает. И потом, когда они нацеловались наконец: сначала стоя, потом сидя на скамейке, – до затуманенных глаз и искусанных губ, когда он прижал ее голову к своему плечу, и они так и сидели рядом… Пока их не согнал сосед снизу, собачник, чей огромный ньюфаундленд обожал Машу и не знал, что нужно было проявить тактичность. Смущенный хозяин тянул пса в другую сторону, усиленно пряча глаза, и Маша в результате прыснула, подошла погладить лобастую голову. Романтический настрой был сбит. Об убийце говорить не хотелось, но оба знали, что придется, и решили устроить внеочередное рабочее совещание на подоконнике третьего этажа.