Дарья Дезомбре - Призрак Небесного Иерусалима

– Яковлев, слушаю, – ответил Андрей, заливая заварку кипятком.

– Добрый вечер, – раздался знакомый вежливый до колик голос Иннокентия. – Извините, что отрываю, но я волнуюсь за Машу.

Андрей медленно поставил чайник прямо на бумаги.

– Да?

– Вы ей не дозвонились?

Андрей почувствовал, что краснеет.

– Нет, – кашлянул он.

– Нет? – расстроился Иннокентий. – И я звонил весь день, но она не берет трубку. Это глупость, конечно, она ее постоянно где-то бросает или вообще забывает заряжать. Но как вы абсолютно верно заметили сегодня утром – исходя из обстоятельств… Кроме того, на этой неделе у Маши годовщина, и мы… – Он откашлялся. – Я имею в виду ее семью и друзей – всегда в этот период стараемся ее одну надолго не оставлять.

– Какая годовщина? – спросил Андрей, уже чуя похолодевшим затылком нечто скверное.

Иннокентий помолчал.

– Вы не в курсе? Маша, наверное, не хотела, чтобы я рассказывал, но, думаю, вам следует знать. Маша – дочь адвоката Каравая. Его убили, когда Маше было двенадцать лет. Она сама нашла тело.

Андрей сел.

– Твою мать… – выдохнул он.

– Что вы сказали? – переспросила трубка.

– Ничего. Простите. Мне надо идти. – Андрей нажал «отбой», вскочил, чуть не опрокинув чашку и на ходу хватая с вешалки куртку.

Пока он бегом спускался по лестнице, пока выехал с парковки и до того, как попасть в беспросветно-густую московскую пробку, чувство вины было еще выносимым. Но прочно встав за массивной задницей какого-то джипа, Андрей поймал себя на том, что до боли сжимает челюсти, чтобы не застонать от злости и отвращения к себе, накрывших его с головой. Мазохист, сидящий в каждом из нас, заставлял его снова и снова припоминать подробности своих оскорбительных полупьяных выкриков и ее молчаливого ухода. Он ударил кулаком по рулю, и руль откликнулся вскриком клаксона. Джип впереди был так же недвижим, как памятник американскому автомобилестроению. Андрей резко развернул руль и выехал на обочину. Где-то здесь находилась станция метро.

Он поедет к Маше на метро – только бы ехать, только бы двигаться в сторону – возможного – прощения.

«Мытарства блаженной Феодоры» – гласила надпись на обложке. Это был репринтный текст. В предисловии значилось, что блаженная старица Феодора, инокиня, жившая в десятом веке, сумела, через посредство мниха Григория, рассказать о своей смерти, о муках ада и о райском блаженстве. Но главное: в откровении Григорию Феодора описала пройденные ею 20 воздушных мытарств – загробных испытаний в греховности. В греко-славянской литературе, говорилось в предисловии, «Мытарства» являются наиболее полным и живописным описанием перехода от временной жизни к вечному жребию. «Итак, – читала Маша, а внутри у нее всё уже дрожало от предчувствия: вот оно, она уже совсем рядом, протяни руку и дотронешься до убийцы, – после смерти душа человеческая, под руководством ангелов, поднимается по «лестнице» мытарств. На каждой ступени душу подстерегают лукавые бесы, чье имя – мытари». («Мытари! – почудился ей крик Глузмана. – Не блудить, а мы-тар-ство-вать!») Мытари испытывают душу во грехах. Души праведных спасаются, грешников же бесы свергают своими огненными копьями во «тьму кромешную». Поэт Батюшков, говорилось в предисловии, назвал «Хождение» «эпопеей смерти», призванной испугать средневекового читателя жуткими картинами потустороннего мира… Да бог с ним, с Батюшковым! Она нетерпеливо пролистнула вступление и жадно начала читать основной текст: «…И вот пришла смерть, рыкая, как лев; вид ее был очень страшен…» Маша быстро переворачивала страницы, пробегала глазами по строчкам и почувствовала, как ее зазнобило. Холод исходил от этого древнего текста, от самой потертой книжицы с ятями…

«…Когда мы шли от земли к высоте небесной, то вначале встретили нас воздушные духи 1-го мытарства, на котором истязуются грехи празднословия, т. е. бесед безрассудных, скверных». «Но вот языком болтал – без устали! – вспомнилось ей. – Даже в постели!» Маша вынула свою тетрадь и начала чертить таблицу: Мытарство 1. Празднословие. В графе «кто»: Доброслав Овечкин. Где: Берсеневская набережная. В графе: По отношению к Небесному Иерусалиму: Бывший «Государев сад». Прообраз Гефсиманского сада. И вернулась к книжке. «Приблизились ко 2-му мытарству – лжи, на котором истязуется всякое слово ложное, то есть клятвопреступление, напрасное призывание имени Божия, лжесвидетельство». – «До конца стояла, – перед глазами встала мать близнецов, выгуливающая розовую коляску, – даже показания дала в суде…» Она сглотнула. «Достигли мы и третьего мытарства, мытарства Осуждения и Клеветы». – Маша вспомнила голос пловца-Снегурова: «Пакетик-то был не мой. И я знаю одного человека, которому было выгодно и оболгать меня перед Комитетом, и в газетенку утку пустить, и пакетик подложить – без проблем. Я его знаю, и ты его знаешь, потому что про него и пришел спрашивать…» «Дошли мы до 4-го мытарства – чревоугодия, и тотчас выбежали навстречу нам злые духи. Лица их были похожи на лица сластолюбивых обжор и мерзких пьяниц…» Колян, написала Маша. Кутафья башня. Храм Гроба Господня. «В такой беседе мы дошли до 5-го мытарства – лености, где истязуются грешники за все дни и часы, проведенные в праздности. Тут же задерживаются тунеядцы, жившие чужими трудами, а сами не трудившиеся, и наемники, берущие плату, но не исполняющие обязанностей, принятых на себя». Маша на секунду задумалась: кто? И вспомнила адрес – улица Ленивка на месте Яффских, западных, ворот Иерусалима. Гебелаи! Архитектор, построивший станции метро, где на людей обрушились тонны бетона. Наемник, берущий плату, но не исполнивший обязанностей, принятых на себя…