Дарья Дезомбре - Призрак Небесного Иерусалима

– Согласен. – Голос Иннокентия тоже стал озабоченным. – Это странно. У вас нет ее телефонов? Давайте я продиктую.

Андрей записал телефоны, наскоро распрощался с Иннокентием и уже протянул было руку, чтобы набрать только что добытый номер, как телефон залился трелью внутреннего звонка. Анютин вызывал его на ковер. Сейчас же.

В кабинете полковника сидел Катышев, всем своим видом выражая скромность своего присутствия, и Андрей принял условия игры: начал докладывать, не глядя на прокурора, ситуацию по Пушкинской площади. Отсутствие следов при страшной сценографии убийства: жутковатый тандем, сам по себе являющийся сигнатурой. Не осталось никаких сомнений, что в Москве орудует маньяк-убийца. Анютин и Катышев молча переглянулись.

– Версии? – повернулся к нему Анютин.

И Андрей решился:

– Стажер Каравай предложила версию, несколько экзотическую, но она вполне вписывается в общую картину.

– Мы вас слушаем, – вступил Катышев, склонив лысеющую голову набок.

– Небесный Иерусалим. – Андрей впервые сам произнес магическое словосочетание, и оно странно резонировало в кабинете полковника.

– Как? – изумленно переспросил полковник, а Катышев просто молча на него уставился.

– Небесный Иерусалим – что-то вроде легенды из Писания. Святой город на небесах, – объяснил Андрей и сразу почувствовал себя идиотом. – В Москве есть реальные точки, символически связанные с этой легендой, – поторопился продолжить он. – В этих местах и находят трупы. Мы раньше не могли понять, почему убийца перемещает тела – или части тел. Думали, он пытается замести следы в плане времени. Но время тут ни при чем! Ему нужно было указать нам точное место. Все эти районы связаны со Средневековьем, и убивает преступник средневековыми же способами. Мы привлекли к работе историка, – Андрей бесстрашно посмотрел прямо в глаза Анютину. – Так вот, он предсказал место, где мы можем обнаружить следующий труп.

– Что за бред! – пророкотал полковник, но Катышев остановил его жестом.

– Продолжайте, – сказал он.

И Андрей продолжил.

Когда через час он вернулся в кабинет, то с облегчением понял, что начальство ему поверило. Или, по крайней мере, попыталось. И Андрей его – начальство – не винил. Он сам до сих пор не мог полностью поверить. Надо было продолжать копать и уговорить Анютина выделить следственную группу – подмога была необходима, факультативной помощи от антикваров решительно не хватало. Он помнил о звонке Маше, но чувство вины несколько притупилось оттого, что в кабинете Анютина он несколько раз подчеркивал: смелая догадка исходит от стажера Каравай. Это хоть и было чуть унизительно, но оправдало его в собственных глазах.

А дел накопилось – невпроворот.

Маша сидела на полу в своей комнате в пустой квартире и прокручивала – без конца – записи. Сделанные ею самой и принесенные Кешей. Книги стояли стопкой рядом с кроватью, валялись на стуле, занимали все пространство стола. Книги, книги, книги… У нее уже не было сил читать, но остались силы слушать. Она слушала малознакомые голоса свидетелей и близких жертв, слушала так, как если бы в этих интонациях, в паузах, в едва различимых модуляциях голосов был скрыт какой-то код. Тайнопись, которая даст ей доступ к этим чертовым номерам: написанным кровью, вытравленным на коже, выбритым на затылке, зашифрованным бесконечными способами: от сломанных лучей до браслетов на мертвом запястье любимой подруги. «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать… Кто не спрятался, я не виноват!» – будто шептал ей за плечом тихий голос убийцы. Она дернула отяжелевшей головой, словно лошадь, отгоняющая неотступного слепня, и снова отмотала диктофон на первую запись: «А у Славки, по-моему, никого до меня не было – один треп! Его послушаешь, так сама Софи Марсо предлагала ему себя на Московском кинофестивале – вот прям спустилась в метро после гала-вечера и предложила…»

Маша подняла взгляд на фотографию на стене: отец смотрел на нее все с той же спокойной нежностью…

– Прошел еще один год, папа, – прошептала Маша. – А я так ничего и не сделала. Я ни на что не гожусь, ни на что! А я так старалась!

Лет с двенадцати… Когда забросила кукол и переключилась на маньяков, выродков, серийных убийц. Маленькая девочка с линованной тетрадкой в 96 листов. А в линованной тетрадке – не песенник, не фотографии кумиров и не засушенные цветы и анкеты для сверстниц с сакраментальным вопросом: хотела бы ты остаться моей подругой на всю жизнь? Ах, нет, нет. Все то, да не совсем.