Эмили Локхарт - Виновата ложь

Выйдя наружу, я упала на траву. Каталась, пока штаны не перестали гореть.

Я уже видела, что два верхних этажа Клермонта пылали жаром, мой тоже был весь в огне. Про подвал я ничего не могла сказать.

— Гат? Джонни? Миррен? Где вы?

Нет ответа.

Сдерживая панику, я убедила себя, что они уже вышли.

Успокойся. Все будет хорошо. Должно быть хорошо.

— Где вы?! — снова крикнула я, бросившись бежать.

И снова нет ответа.

Скорее всего, они были в сарае, относили свои канистры. Он был недалеко, и я кинулась туда, истошно выкрикивая их имена. Мои босые ноги шлепали по деревянной тропинке со странным эхо.

Дверь была закрыта. Я распахнула ее.

— Гат! Джонни? Миррен!

Там никого не было, но они могли уйти в Каддлдаун, не так ли? Гадали, почему я так долго вожусь.

Дорога тянулась от сарая мимо теннисного корта к Каддлдауну. Я снова побежала, остров странно притих в темноте. Повторяла себе снова и снова: они будут там. Они ждут меня. Беспокоятся.

Мы будем смеяться, потому что все в безопасности. Затем окунем мои ожоги в ледяную воду и почувствуем себя счастливчиками.

Так и будет.

Но когда я подошла к дому, в нем было темно.

Там меня никто не ждал.

Я ринулась обратно к Клермонту и увидела, что он горит как свеча. Чердак был в огне, и комнаты в огне, и окна подвала сияли оранжевым. Все пылало.

Я побежала к прихожей и потянула за дверь. Оттуда повалил дым. Я стянула свой промокший от бензина свитер и джинсы, кашляя и давясь. Затем пробилась внутрь и вошла на кухню, направляясь в подвал.

На полпути вниз была стена огня. Стена.

Гат не вышел. И уже не выйдет.

Я повернулась и побежала к Джонни и Миррен, но дерево под моими ногами горело.

Перила загорелись. Лестница передо мной прогнулась, бросая искры.

Я отшатнулась.

Я не могла подняться.

Не могла спасти их.

Теперь было некуда, некуда, некуда, некуда идти, кроме как вниз.

Я вспоминаю это, переживая тот момент снова и снова, сидя на ступеньках Уиндемира, все еще уставившись в точку, где Гат растворился в ночи. Осознание того, что я натворила, приходит в виде тумана в груди: холодного, темного, разрастающегося. Он превращает меня в лед. Я кривлюсь и сгибаюсь. Ледяной туман проходит по моей груди, спине и поднимается к шее. Он скользит по моей голове и позвоночнику.

Холод, холод, раскаяние.

Я не должна была начинать с кухни. Я не должна была поджигать кабинет.

Как глупо было так тщательно окунать книги в бензин. Любой на моем месте предвидел бы, как быстро они загорятся. Любой!

Нам надо было установить время, когда поджигать горючий материал.

Я могла настоять, чтобы мы оставались вместе.

Я не должна была проверять сарай.

Не должна была бежать в Каддлдаун.

Если бы я вернулась в Клермонт быстрее, возможно, я смогла бы вывести Джонни. Или позвать Гата до того, как загорелся подвал. Может, я смогла бы найти огнетушитель и остановить пожар.

Может, может.

Если бы, если бы.

Я так многого хотела для нас: жизни без ограничений и предрассудков. Жизни, полной любви.

Но в итоге я убила их.

Моих Лжецов, моих любимых.

Убила их. Мою Миррен, моего Джонни, моего Гата.

Новое знание опускается от позвоночника по плечам к пальцам. И превращает их в лед. Они покрываются щербинками и ломаются, крошечные кусочки падают на ступеньки Уиндемира. Трещины раскалывают мне руки, плечи и шею. Мое лицо с ухмылкой ведьмы замерзло и разломалось от горя. В горле стоит комок. Я не могу издать ни звука.

Я замерзла, хотя должна сгореть.

Я должна была заткнуться и не пытаться взять ситуацию в свои руки. Я могла промолчать. Найти компромисс. Мы вполне могли общаться по телефону. Вскоре мы бы сдали на водительские права. Пошли бы в колледж, и прекрасные дома Синклеров казались бы далекими и незначительными.

Мы могли бы проявить терпение.

Я могла бы послужить голосом разума.

Может, тогда, когда мы выпили вино тетушек, мы бы забыли о собственных амбициях. Алкоголь усыпил бы нас. Мы бы заснули перед телевизором, сердитые и бессильные, но не устроили никакого пожара.

Я не могу изменить того, что сделала.

Ползу внутрь, в свою спальню, на руках из треснутого льда, оставляя за собой обломки ледяного тела. Мои пятки, коленные чашечки. Устроившись под одеялом, я судорожно дрожу, отламывая кусочки себя на подушку. Пальцы. Зубы. Челюсть. Ключицы.

Наконец, наконец дрожь прекращается. Я начинаю согреваться и таять.

Я оплакиваю тетушек, потерявших своих первенцев.