Харлан Кобен - Шесть лет

Как вам такая маскировка для бедняков?

Но в ней не было необходимости. Часовня была заполнена. Я встал позади остальных поздно прибывших скорбящих, которым уже некуда было сесть. Хор закончил одухотворяющие пение, и мужчина, не знаю, священник или проповедник или ещё кто-то, занял место на кафедре. Он начал говорить о Тодде, как о «заботливом враче, хорошем соседе, щедром друге и великолепном семьянине». Врач. Я не знал этого. Мужчина красноречиво описывал сильные стороны Тодда: его благотворительную деятельность, личностное обаяние, щедрость духа, способность заставить почувствовать каждого человека особенным, его готовность засучить рукава и взяться за дело, когда кто-либо нуждался в помощи, и неважно, друг это или незнакомец. Естественно, сейчас я описал так хорошо всем известную речь на похоронах, ибо у нас есть привычка перехваливать умершего, но я видел слёзы в глазах скорбящих, и то, как они согласно кивали во время речи, как будто это была песня, которую могли слышать только они.

Со своего места позади я пытался хотя бы мельком увидеть Натали, но на пути было слишком много голов. Я не хотел, чтобы меня заметили, поэтому прекратил. Я и так пришёл в часовню, осмотрелся и даже послушал слова похвалы покойного. Разве этого недостаточно? Что мне ещё здесь делать?

Пора было уходить.

— Первым, — сказал человек за кафедрой, — будет выступать Эрик Сандерсон.

Бледный подросток, думаю, лет шестнадцати, поднялся и пошёл к кафедре. Первой мыслью было, что Эрик, должно быть, племянник Тодда Сандерсона (а, соответственно, и Натали), но эта мысль исчезла тут же, как парень произнёс первое предложение.

— Отец был для меня героем…

Отец?

Понадобилось несколько секунд. Мысли имеют обыкновение нестись по изначально намеченному пути, не в состоянии остановиться. Когда я был ребёнком, мой отец рассказал мне старую загадку, которая, по его мнению, должна была меня одурачить.

«Отец и сын попали в аварию. Отец умер. Мальчик был срочно доставлен в госпиталь, где хирург говорит:

— Я не могу оперировать этого мальчика. Он мой сын.

Как такое возможно?»

Вот именно это я и имел в виду, говоря о намеченном пути. Для поколения моего отца, может быть, и сложно было разгадать такую загадку, но для людей моего возраста всё просто. Ответ: хирург — его мать. Это было так очевидно, что помню, как рассмеялся тогда.

— Что дальше, пап? Ты начнёшь пользоваться кассетным магнитофоном?

Здесь было что-то подобное. Теперь я задумался, как может мужчина, который женат на Натали шесть лет, иметь сына-подростка? Ответ: Эрик — сын Тодда, но не Натали. Либо Тодд был женат до этого, ну или у него просто ребёнок от другой женщины.

Я снова попытался увидеть Натали в первом ряду. Я вытянул шею, но женщина, стоящая рядом, раздражённо вздохнула из-за того, что я вторгся её пространство. На подиуме сын Тодда, Эрик, накалял страсти. Он говорил красиво и трогательно. Так, что в часовне не было сухих глаз, кроме моих.

И что теперь? Просто стоять здесь? Засвидетельствовать своё почтение вдове, и тем самым смутить её и вторгнуться в её траур? Разве это было бы не эгоистично с моей стороны? Хотел бы я увидеть её лицо, увидеть, как она плачет о потерянной любви всей её жизни?

Не думаю. Я посмотрел на часы. Я забронировал билеты на вечерний рейс. Ага, быстренько туда и обратно. Без беспорядка, без суеты, без ночёвки, без оплаты отеля. Завершение по дешёвке.

Наверняка найдутся те, кто констатирует очевидное, касательно меня и Натали, то есть, я идеализировал время, проведённое вместе, невзирая ни на что. Я понимаю это. Объективно я вижу, когда доводы обоснованы. Но сердце необъективно. Я, который всегда преклонялся перед великими мыслителями, теоретиками и философами нашего времени, никогда бы не опустился до того, чтобы использовать такую банальную аксиому, как «я просто знаю». Но я знаю. Я знаю, кем мы были вместе с Натали. Я вижу это незамутнённым взглядом, и из-за этого я не могу понять, кем мы стали.

Короче говоря, я до сих пор не знаю, что случилось с нами.

Когда Эрик закончил и занял своё место, звуки шмыганья и тихих рыданий эхом разносились в ярко-белой часовне. Церковнослужитель, управляющий похоронами, вернулся за кафедру и использовал универсальный жест руками «пожалуйста, встаньте». Когда прихожане начали вставать, я воспользовался моментом и выскользнул на улицу. Я перешёл через дорогу, вернулся под укрытие деревьев пальметто и прислонился к стволу, таким образом, чтобы меня не было видно из часовни.