Крис Павон - Экспаты

— Как бы то ни было, — продолжала она, — я так и не собралась все тебе рассказать. — Кейт не могла понять, злится он или нет; или, может быть, негодует, или просто в шоке. Гораздо позже она осознает, что лишь на это стоическое молчание и терпение он и был в тот момент способен. Он не имел опыта подобных противостояний, похожих, скорее, на очную ставку, да и сам ни от природы, ни в силу своей профессии не был склонен к хитростям и уверткам. Такое с ним могло произойти разве что случайно.

— А когда мы переехали сюда, я, конечно, ушла с этой службы. Но в тот момент зачем мне было рассказывать тебе правду? Да и как я могла на это решиться? Я лгала тебе десять лет. А теперь ложь закончилась. У меня были все причины считать, что отныне это несущественно, и с каждым днем таких причин становилось все больше. Так зачем мне было признаваться? Что это могло дать? Однажды, помню, ты сказал по поводу секретности дел твоего предполагаемого — а на самом деле несуществующего — клиента: если есть секрет, то это секрет для всех, и исключений из этого правила нет.

Декстер смотрел в другой конец зала, в пространство.

— Только я ошибалась, Декстер, теперь я знаю, что ошибалась. Мне следовало найти способ в какой-то момент все тебе рассказать. Но я не стала его искать. — Она пыталась изобразить на лице раскаяние, мольбу о прощении. — И мне очень, очень жаль, что не стала.

Теперь Декстер широко улыбнулся Кейт, и улыбка эта говорила о полном отпущении грехов и несколько надменном снисхождении. Такую улыбку человек пускает в ход, когда слышит важное признание и искреннюю просьбу о прощении. Улыбка терпимости, но одновременно и превосходства. Улыбка, словно говорящая: «Я готов принять твои извинения, но теперь ты передо мной в долгу».

Или по крайней мере такой она показалась Кейт в ту минуту.

Она еще полтора года будет определять истинный смысл этой улыбки, но на самом деле улыбка Декстера означала огромное облегчение. Это была улыбка человека, который наконец может перестать притворяться, будто чего-то не знает, хотя на самом деле давно уже в курсе дела.

Начался дождик, как обычно. Сперва несильный, он застлал туманом широкое окно, выходившее на шоссе. Потом громче застучал крупными каплями по стеклянной крыше атриума.

Перед зданием развернулась машина, на секунду осветив фарами глаза Декстера.

— И чем ты там занималась?

— В основном встречалась с разными людьми, — ответила Кейт. — И уговаривала их делать то, что мы — США или в крайнем случае ЦРУ — хотели от них. Убеждала.

— Каким образом?

— Давала деньги и информацию. Помогала сорганизоваться. Иногда угрожала тяжкими последствиями, если они не будут с нами сотрудничать.

— Какими именно?

— По большей части прекращением поставок того, в чем они нуждались. Денег, оружия или поддержки правительства США. Тем, что вместо них эту поддержку получат их соперники и конкуренты. Или деньги. Или оружие.

— Но иногда было и что-то другое?

— Иногда я говорила, что иначе их просто убьют.

— Ты убьешь?

— Обычно я не сообщала таких подробностей.

— И что с ними было потом? Их убивали?

— Иногда.

— Ты убивала?

— Не совсем.

— И что это должно означать, «не совсем»?

Кейт не хотелось отвечать. Она и не ответила.

Декстер посмотрел в сторону, готовый задать еще один вопрос, хотя вовсе этого не желал.

— А в твою работу входили занятия сексом с этими людьми?

— Нет.

— Но ты занималась?

— Чем именно?

— Спала с другими мужиками?

— Нет, — ответила она. — А ты с другими бабами?

— Нет.

Кейт отпила последний глоток капуччино, остывшего до комнатной температуры, пришедшего в соответствие с окружающей средой. Эта часть разговора на не относящуюся к делу тему супружеской верности стала для нее неожиданностью — никто из них никогда другого не обманывал.

— Ты когда-нибудь убивала?

Она понимала, что рано или поздно этот вопрос будет поднят — и ужасно боялась этого момента, — но пока так и не решила, что ответит. Или насколько полным будет ее ответ.

— Да, — наконец произнесла она.

— И скольких?

Она не желала называть эту цифру. Это и была одна из основных причин, в силу которой она не открывала Декстеру правду. И дело было не только в подписке о неразглашении, данной ею, которую она не хотела нарушать, и даже не в нежелании признаваться, что лгала все эти годы. Основная причина заключалась в том, что она вообще не хотела начинать этот разговор и отвечать на этот вопрос, заданный ей человеком, который уже не будет относиться к ней как прежде.