Стивен Кинг - Возрождение

Хью надолго умолк. Я тоже. Мы смотрели на разворачивающуюся впереди дорогу. Горы остались позади, и она уходила к горизонту, прямая, как стрела. Наконец он сказал:

— Зачем ему это все, Джейми? Ради денег? Он несколько лет работает на ярмарках и в один прекрасный день решает: «Да пошло оно, это дерьмо собачье! Начну-ка я исцелять людей и заработаю большие деньги!»?

— Может, и так, но мне никогда не казалось, что Чарли Джейкобс гонится за деньгами. Бог его тоже давно не волнует — разве что он совершил поворот на 180 градусов после того, как вылетел из церкви в моем городке. В Талсе я не заметил в нем никаких признаков религиозного чувства. Его волнуют жена и сын — альбом с их фотографиями, который я нашел в трейлере, был засмотрен почти до дыр, — и я уверен, что опыты его тоже все еще волнуют. Он носится со своим тайным электричеством, как мистер Жаб с автомобилем.

— Не понял.

— Как одержимый. Я бы предположил, что ему нужны деньги для продолжения экспериментов. Больше, чем можно заработать в ярмарочном балагане.

— То есть исцеление — не конечный пункт? Не главная цель?

Я не мог знать этого точно, но мне так казалось. Исцеления, поставленные на конвейер, — безусловно, циничное извращение религии, которую он отверг, а также способ быстро заработать кучу денег на пожертвованиях. Но меня Джейкобс вылечил не ради денег. Это была старая добрая христианская «рука помощи» от человека, который отказался от сана, но не от двух его основополагающих принципов — благотворительности и милосердия.

— Я не знаю, какая у него конечная цель.

— А он-то знает?

— Думаю, да.

— Это тайное электричество — он хоть сам знает, что это такое?

Я не был уверен, что его это вообще волнует. И это меня пугало.

Норрисская окружная ярмаркапроводилась во второй половине сентября. И с размахом, в чем я убедился пару лет назад, когда посетил ее с моей тогдашней подругой. Но в июне тут было пусто, за исключением одного брезентового шатра, который – какое совпадение — оказался бы в самой сомнительной части ярмарки, когда та набирает обороты (то есть среди игорных шалманов и стрип-шоу). Огромную стоянку заполнили легковушки и пикапы, в основном старые развалюхи с наклейками вроде «Иисус умер ради меня, я живу ради него» на бамперах. На верхушке шатра светился громадный крест (видимо, его прикрутили к центральному шесту), окрашенный в красные, белые и синие полосы, словно столбик парикмахера. Изнутри доносилось зажигательное пение госпел-хора и хлопанье публики. А народ все прибывал. По большей части пожилые, но и молодых тоже хватало.

— Кажется, они там неплохо проводят время, — сказал Хью.

— Да уж. Бразер Лав на спасительных гастролях.

С равнин дул прохладный ветерок, и температура была вполне комфортная — градусов шестьдесят пять. Внутри шатра было градусов на двадцать жарче. Я видел фермеров в комбинезонах и пожилых матрон с раскрасневшимися, счастливыми лицами. Я видел мужчин в костюмах и женщин в элегантных платьях, словно бы они прибыли сюда прямиком из денверских офисов. Была там и группа работников-чикано в джинсах и рабочих рубашках. У некоторых на руках под закатанными рукавами виднелись тюремные наколки. Я даже увидел несколько вытатуированных слезинок. В первом ряду сидела бригада инвалидов-колясочников. Секстет музыкантов раскачивался и наяривал вовсю. Перед ними энергично притопывало полдюжины пышнотелых девиц в бордовых робах: Девина Робинсон и ее Госпел-Пташки. Они хлопали в ладоши у себя над головами, освещая свои коричневые лица белоснежными улыбками.

Сама Девина с радиомикрофоном в руке протанцевала вперед. Она издала музыкальный клич, словно Арета в ее лучшие годы, и начала петь.

Она призвала верующих к ней присоединиться, что они с радостью и сделали. Мы с Хью стали в заднем ряду, потому что к тому времени в шатре, который вмещал больше тысячи человек, было не протолкнуться. Хью наклонился ко мне и прокричал в ухо:

— Вот это голосина! Просто блеск!

Я кивнул и тоже принялся хлопать в ладоши. Всего в песне было пять куплетов с уймой «так и есть», и когда Девина закончила, по ее лицу струился пот, и даже колясочники разошлись не на шутку. Закончила она еще одной руладой в стиле Ареты, высоко задрав микрофон. Органист и ведущий гитарист очень долго держали этот аккорд.