Стивен Кинг - Возрождение

— Смотри! – Астрид схватила меня за плечо.

Вторую атаку на стержень я пропустил, но зато ясно увидел ее последствия: по покрытому каменной крошкой склону шариками катились огни святого Эльма. Полдюжины огней. Один за другим они потухли.

Астрид обняла меня, но этого оказалось мало: сцепив руки на моей шее, она вскарабкалась на меня и обхватила ногами.

— Это просто сказка! – крикнула она.

Град сменился ливнем. Скайтоп скрыла завеса дождя, но стержень виднелся отчетливо, потому что в него не переставая били молнии. Он светился голубым и лиловым, потом алым. А потом гас только для того, чтобы заполыхать снова.

Такие сильные ливни редко бывают долгими. Когда дождь поутих, мы увидели, что гранитный склон под стержнем превратился в реку. Гром потихоньку терял свою ярость и переходил на ворчание. Повсюду слышалось журчание воды, словно бы сама земля что-то нам нашептывала. На востоке все еще светило солнце: над Брунсвиком, Фрипортом и Салимовым Уделом, где мы увидели не одну, не две, а целых полдюжины радуг, которые пересекали друг друга, словно олимпийские кольца.

Астрид развернула меня к себе.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — прошептала она.

— Что? – Мне вдруг почудилось, что она испортит эти непередаваемые минуты заявлением, что хочет порвать со мной.

— В прошлом месяце мама отвела меня к доктору. Она якобы не хочет знать, насколько у нас все серьезно, мол, это не ее дело, но ей нужно удостовериться, что я забочусь о себе. Так она выразилась. А еще: «Скажешь доктору, что они тебе нужны из-за нерегулярных и болезненных месячных. Когда он увидит, что ты пришла со мной, то все поймет».

Я сначала не понял, о чем это она.

— Противозачаточные, дурачок. — Астрид стукнула меня в грудь. — «Оврал». Нам теперь можно, потому что с тех пор, как я начала его принимать, у меня уже были месячные. Я ждала подходящего случая, и если это не он, то другого не будет.

Она отвела от меня взгляд блестящих глаз и принялась кусать губы.

— Только… только не слишком увлекайся, ладно? Думай обо мне и будь нежным. Потому что мне страшно. Кэрол мне сказала, что ей в первый раз было очень больно.

Мы раздели друг друга, наконец-то — полностью. За это время из-за туч выглянуло солнце, а журчание воды потихоньку стихло. Руки и ноги Астрид уже успели загореть. Все остальное было белым, как снег. Золотистые волосы у нее на лобке скорее не скрывали, а подчеркивали ее лоно. В углу хижины, там, где крыша оставалась целой, лежал старый матрас: не мы первые использовали это место по его сегодняшнему назначению.

Направив меня, Астрид заставила меня остановиться. Я спросил, все ли хорошо. Она сказала, что да, но ей хочется все сделать самой.

— Замри, милый. Просто замри.

Я замер. Какая мучительно-приятная агония. Она подняла бедра. Я вошел глубже. Еще выше. Еще глубже. Помню, как я смотрел на матрас с его истертым узором, пятнами грязи и одиноко ползущим по нему муравьем. Как Астрид снова подняла бедра, и я вошел в нее до конца.

— Боже! – задохнулась она.

— Тебе больно? Астрид, тебе…

— Нет, все чудесно. Наверное… можешь начинать.

Я начал. Мы начали.

То было наше лето любви. Мы занимались ею в самых разных местах — однажды в трейлере Цицерона Ирвинга даже сломали кровать в спальне Норма, и нам пришлось собирать ее заново, — но чаще всего пользовались хижиной на Скайтопе. Она стала нашим местом, и мы нацарапали свои имена среди сотен прочих на одной из стен. Другой такой грозы, впрочем, не было. По крайней мере, не в то лето.

Осенью я уехал в Мэнский университет, а Астрид — в Саффолкский университет в Бостоне. Мне казалось, что эта разлука временна: мы могли видеться на каникулах, а в туманном будущем, когда получим свои дипломы, даже пожениться. И вот одна из немногих вещей, которые я с тех пор усвоил насчет фундаментальных различий между полами: мужчины предполагают, а женщины располагают.

В тот грозовой день, когда мы возвращались домой, Астрид сказала:

— Я рада, что ты был у меня первым.

Я ответил, что тоже рад, даже не поняв, что значат ее слова.

Шумного разрыва у нас не было. Мы просто разошлись, и если кто-то стоял за этим постепенным увяданием отношений, так это Делия Содерберг, милая, тишайшая мама Астрид, неизменно любезная, но всякий раз смотревшая на меня так, как продавец смотрит на подозрительную двадцатидолларовую купюру. «Может, с ней все и нормально, — думает продавец, — но что-то тут малость не так». Если бы Астрид забеременела, мои предположения о нашем будущем могли бы оказаться верными. Какого черта, мы могли бы стать образцовой семьей: трое карапузов, гараж на две машины, бассейн на заднем дворе и все такое. Но я в этом сомневаюсь. Думаю, постоянные выступления — и девушки, которые вечно трутся около рок-групп, — сделали бы свое дело. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что подозрения Делии Содерберг были оправданными. Я и в самом деле был поддельной двадцаткой. Достаточно высокого качества, чтобы фальшивку не заметили в большинстве магазинов… но только не в ее собственном.