Стивен Кинг - Возрождение

— Ты не настоящий! — крикнул я. — Ты не настоящий! Все это глупые фокусы! Будь ты проклят, Иисус! Будь ты проклят, понял? Проклят, проклят, проклят!

И я побежал вверх по лестнице — рыдая так, что едва мог что-то видеть.

Другого священника у настак и не появилось. Некоторые местные служители пытались взять на себя эту ношу, но посещаемость со временем упала практически до нуля, так что к году моего выпуска из средней школы церковь оказалась закрытой и запертой на замок. Меня это мало волновало. Моя вера иссякла. Понятия не имею, что стало с Мирным озером и электрическим Иисусом. В следующий раз, когда я спустился в комнату Братства юных методистов, — а случилось это много лет спустя, — она была пуста. Пуста как небеса.

Оглядываясь назад, мы воображаем, что наша жизнь образует некую последовательность; каждое событие кажется логичным, будто что-то — или Кто-то — предопределяет все наши деяния (и злодеяния). Взять хоть отставника-сквернослова, который нечаянно предопределил для меня занятие на ближайшие двадцать пять лет. Что это, судьба или случайность? Не знаю. Откуда мне знать? Меня даже не было рядом в тот вечер, когда Гектор-Парикмахер разыскал свою старую гитару «Сильверстоун». Когда-то я сказал бы, что мы выбираем свой путь случайным образом: происходит что-то одно, затем другое, в результате — третье… Теперь я знаю, что это не так.

За всем стоят силы.

В 1963 году, еще до того, как на сцену вырвались «Битлз», Америку охватило недолговечное, но бурное увлечение фольклорной музыкой. На его волне появилась телепередача «Напевы», где выступали белые исполнители негритянских песен, такие как трио Чада Митчелла и «Новые менестрели». (Белых исполнителей – «коммуняк», вроде Пита Сигера и Джоан Баэз, на шоу не приглашали). У моего брата Конрада был лучший друг Ронни, старший брат Билли Пакетта, и они каждую субботу смотрели «Напевы» у Пакеттов дома.

В то время дедушка Ронни и Билли жил с ними. Его называли Гектор-Парикмахер, поскольку он отдал этому ремеслу почти пятьдесят лет, хотя представить его в этой роли было нелегко. Парикмахеры, как и бармены, по идее должны быть обаятельными говорунами, а Гектор-Парикмахер нечасто открывал рот. Он сидел себе в гостиной, подливал в кофе виски и покуривал сигарки «Типарильо», чьим запахом пропитался весь дом. А когда все же что-то произносил, то щедро пересыпал свои речи ругательствами.

Но «Напевы» он любил и всегда смотрел их вместе с Коном и Ронни. Как-то вечером, когда очередной белый паренек пропел очередную песню о том, как его покинула его малышка и как он страдает, Гектор-Парикмахер фыркнул:

— Говно это, ребятки, а не блюз.

— В смысле, дедушка? — поинтересовался Ронни.

— Блюз — крутая музыка. А этот ноет, будто напрудил в постельку и боится, что мама узнает.

Мальчики засмеялись — отчасти потому, что это правда было смешно, отчасти от удивления, что Гектор вдруг выступил как музыкальный критик.

— Погодите, — сказал он и начал с трудом подниматься по лестнице, цепляясь за перила узловатой рукой. Гектор отсутствовал так долго, что мальчики почти забыли о нем, когда он наконец спустился с потрепанной гитарой «Сильверстоун», которую держал за гриф. Ее изношенный корпус скрепляла размахрившаяся веревка. Колки были перекошены. Гектор уселся, кряхтя и пердя, и водрузил гитару на костлявые колени.

— Выключите это говно, — велел он.

Ронни послушался; передача все равно уже кончалась.

— Я не знал, что ты играешь, дедушка, — сказал он.

— Сто лет не играл, — ответил тот. — Забросил, когда артрит начал меня изводить. Не знаю, смогу ли я настроить эту хрень.

— Папа, не выражайся, — крикнула из кухни миссис Пакетт.

Гектор-Парикмахер не обратил на нее ни малейшего внимания; он вообще замечал ее, только когда хотел, чтобы она передала блюдо с пюре. Он медленно настроил гитару, ругаясь себе под нос, и наконец сыграл аккорд, действительно похожий на музыку.

— Заметно было, что гитара все равно расстроена, — сказал Кон, когда поведал мне эту историю, — но играл он круто.

— Ух ты! — сказал Ронни. — Это что за аккорд, дедушка?

— Е. Все это говно начинается с ми-мажор. Погодите, вы еще ничего не слышали. Попробую вспомнить, как играть на этой блядище.

Из кухни:

— Папа, не выражайся!

Гектор снова проигнорировал призыв, перебирая струны старой гитары и используя толстый, пожелтевший от никотина ноготь вместо медиатора. Сначала он играл медленно, бормоча себе под нос запрещенные слова, но постепенно раскачался и набрал темп, так что мальчики уставились друг на друга в изумлении. Его пальцы скользили по грифу, сперва неловко, потом, когда в мозгу ожили старые нейронные связи, — более плавно: от си-бемоль к ля-мажор и соль мажор и обратно к ми-мажор. Эту последовательность я сыграл сотни тысяч раз, хотя в 1963 году не отличил бы ми-мажор от тренажера.