Нара Плотева - Бледный

Не нуждаясь в вещах и нормах, он все же подчинился им, избегая борьбы — её он не любил. Мечтал забраться на пирамиду, где законов меньше, и ты от вещей не так зависим. Те, верхние, сами расставляют вещи и декларируют нормы, как только что сделала Левитская, в звёздный час отослав его в филиал.

Он поступил в финансовый институт, женился…

Но время шло, он не освобождался, а приневоливался. Вчерашний крах и вовсе поставил крест на его планах. Главное, крах он чувствовал заранее. Тревога вселилась в него с утра, вместе с туманом и куклой, напомнившей своей бледностью его собственную судьбу. Он тоже размалёван, как клоун, — весьма поверхностно. Атрибуты его расцветки — жена, наследница миллионов, тесть-миллионер, дом в престижном месте. Но всё — не то. Просто он жил не так и не там, приспосабливаясь к вечному рутинному циклу: карьера, женитьба, благополучие. И теперь всё рухнуло. Он никогда не будет своим в среде таких, как тесть. Многие это видят. Директор банка хвалит его порой, но думает, что для Девяткина достаточно и должности начальника отдела. Что-то чуждое усматривает в нём система, потому отторгает. Тесть, раньше вполне терпимый, в конце концов обозлился. Лена тоже не с ним: твердит, что любит, но обходится без него. Ей удобны его системность, добропорядочность, обязательность, пунктуальность — он их соблюдает, ибо слеп в чуждой среде. Он, как сапёр, поневоле выполняет инструкции, иначе любой шаг кончится взрывом. Клоун, севший в куст роз, — его портрет. Клоун тоже чужд среде, стершей с него краску, тоже привязан, хотя создан летать, и будто в насмешку лицом схож с Леной. Как бы символ, что он, Девяткин, безлик, а лицо его — женино.

Появился клоун именно тогда, когда Девяткин дошёл до точки… и вот лежит.

Встать — есть нужда, но нет смысла.

Незачем. Обойдутся без него. Без него банк работает, без его жалких денег будут жить Лена, дочь и сам он. Альфонс юридический без потерь может стать альфонсом фактическим.

По стене, на которую он смотрел, было видно, что утро мутное. Он обернулся. Клоун приник к стеклу и, странно, не похудел — напротив, окреп, надулся. Глаз его, удивлявший краской на фоне общей вытертости лица, ещё больше набряк. Что, сегодня теплей? Газ расширился?

Девять. Сейчас он должен был бы подъехать к банку. Но не едет. Позвонил, сказал, что болен… Да, соврал. Но при его безупречной службе это выглядит правдой. Он не хотел войны против правил бытия. Но, оказывается, он живой и должен дать себе волю, должен справиться с пустотой в себе, и служба не должна ему мешать. Спустившись вниз за пивом, заметил входящую в дом Лену. Прежде он подошёл бы к ней. Лена, в плаще поверх платья, растрёпанная и хмельная, приблизилась и обняла, обдав парфюмом.

— Пробки! Хоть вертолёт бери… Устала. Где Катя?

— Спит.

Она, пошатываясь, пошла наверх.

Он слушал радио. Обещали туман. Атлантический циклон пересек Европу, достиг Москвы… Раньше Лена себя так не вела. Она бы потащила его с собой. Кто её утомил: подруги? Или Серёжа, что звонил вчера? Девяткин Серёжу знал. Серёжа — вот уже девять лет американец. Владелец алюминиевых заводов, с Леной учился в спецшколе во Вспольном переулке.

«Вчера, сказало радио, на Рублёво-Успенском, в Жуковке, в столице тамошних граждан, построивших коммунизм в отдельно взятом месте, задавлена проститутка, считает следствие. Мчавшись на огонь любви, она, видимо, заблудилась в тумане, и фары случайного палача приняла за цель. Документов при ней не найдено. Юность и красота погибшей, как и откровенный дорогой туалет, позволяют предположить, что жертва — девушка из элитного клуба».

Девяткин сел перед большим окном кухни и стал смотреть во двор. Мысль путалась, потому что он сам не давал ей развернуться; мысль влекла его от системы к хаосу, к которому он стал вдруг причастен. Девушка в косой юбке из журнала слилась в нём с мёртвой, и это воспринималось, как знак обречённости… С другой стороны, вдруг это знак нового?

Вчера — рутина, порядок, норма.

Сегодня — хмельная жена, пропущенный рабочий день в банке, строительный грохот, ультиматум тестя, смерть девушки, заглядывающий в окна клоун и вообще внутренний сумбур.

Пройдя наверх, он увидел жену на кровати прямо в платье — за кучу долларов, от знаменитого кутюрье. Он мог взять её — но не взял. Вместо этого принял душ, побрился. Опять сел на кухне, убивая время. Из тумана возникла горничная, приезжавшая от Гордеевых раз в неделю.

— Пётр Игнатьич? Дома? — удивилась она.