Нара Плотева - Бледный

— Если б не это, — услышал он за спиной, — я Лене бы сообщил.

Он узнал голос тестя, и бросил, не повернувшись:

— Зря вы. Нельзя огульно…

— Я не слепой, — продолжил тесть. — Жена ждёт, а ты эту шлюху снабжал гондонами.

Ясно, что тесть заметил их по крайней мере ещё у кассы. Прятался и следил. Чем ещё занять себя старику, передавшему бизнес сыну и мающемуся от безделья?

— Жена… Не ждёт жена, — обернулся Девяткин и, протискиваясь сквозь зевак, заметил двух качков тестя. — Фёдор Иванович, я не мальчик, учить меня.

— Только в доме чужом живёшь, — сказал тот.

Девяткин свернул к «Форду» и услышал сзади топот.

— Папа! — дочь кинулась на него, как Лена. Она так же любила виснуть на шее, и он едва успел подхватить её, потому что в руке нёс сумку.

— Мы с дедом ездили, дед пошёл покупать мне йогурт, а мне, пап, скучно. Я и вылезла из машины. Можно с тобой?

— Конечно, — он рад был ей, хотя и не мог заставить себя шутить как прежде. — Домой?

— Пап, едем!

Он усадил её в «Форд» и ждал, пока подошедший тесть закончит тираду:

— Договорились, что я молчу. Либо… давай начинай развод. .. Ты совсем уж… С уличной девкой? Мало салонов? Так и остался быдлом? — Тесть подошёл впритык, грузный, крупный. — Я не последнее тут лицо. По тебе и меня судят. Хочешь, чтобы болтали, что зять Гордеева ловит шлюх? Если не в силах по норме жить — разводись. У Лены хватит поклонников. О Кате не беспокойся, ты хорошо её этой шлюхой просветил… Ты что-нибудь вообще им дал? Ты в семье десять лет, юбилей в субботу. Чего достиг? Начальник отдела, и то с моей подачи? Если б не я, сидел бы ты младшим специалистом. Жена не дома? А ты не задумывался, что с тобой скучно? Выхин тебе ровесник, а был замминистра финансов, теперь глава Внешкомбанка, дом в Лондоне в сто миллионов купил, начинал с нуля. У тебя ничего, кроме машины, и то в кредит. Прав я?

Девяткин, не ответив, полез в «Форд».

Из-за трагедии, перекрывшей движение, дальше путь был свободен. Дочь щебетала что-то, но он не слышал. Он ненавидел тестя — и не за то, что тот унижал его. Он и раньше знал: тесть его презирает. Ненависть — по другому поводу. Только что вдруг прервалась юная жизнь Марины, ставшей ему очень близкой, словно была она давней, любимой женщиной. Её ноги сперва были тёплыми, а потом остыли… Он представил, что под колёсами его дочь, и вздрогнул. Ведь и погибшая — чья-то дочь.

Впрочем, неважно, кто она и чья дочь. Важно — пресеклась жизнь. Жизнь! А этот бывший номенклатурный хам говорил о ней, как о выроненном окурке, выпавшей из руки бумажке, которой он вытер зад. Он говорил о ней в связи с собственной дочерью, игнорируя чужую смерть.

— Пап!

— Нет… не сейчас… — ответил он, не в силах освободиться от трагедии и от мысли, что сам мерзавец. Он даже не дождался следователей. Может быть, у погибшей нет паспорта, личность не установят. Может быть, она будет, как неопознанная, стынуть в морге, и бросят её с бомжами в кучу… Страшная уязвимость жизни вызвала рвоту. Он, включив аварийку, встал на обочине и блевал. Потом с бьющимся сердцем повернул к своей длинной улице, дорога пошла в гору. Морось усилилась, щётки дёргались непрерывно, мокрый асфальт мелькал в серых клубах; он ориентировался по встречным фарам, линиям разделительной полосы и редким огням.

Съехав к воротам, он пошел открывать их — и вдруг застыл. Белый дом их нависал призраком, почти съеденный туманом. Тишь угнетала. Воздух пах влажной травой и лесом. Он не завёл собаку и теперь жалел об этом. Её лай разрушил бы впечатление чужой безлюдности.

Въехав в гараж и заглушив мотор, он пошёл в дом. Дочь кинулась на второй этаж, лестница с галереей затряслись. Он ждал её в кухне.

— Нет мамы. — Она вернулась.

— Будем есть без неё, — вздохнув, он переоделся, вымылся, сделал ей мюсли, а сам стал жевать сыр.

Дочь болтала: что делала, где была. Он думал, что такая доверительность просуществует ещё лет восемь. Потом вдруг обнаружится, что любимый отец — жалкий клерк, что дом подарил им дед, мать — богата, а учёба в университете (Йельском, Оксфордском) оплачена деньгами деда либо дяди. Отец же — вроде домашнего мастера на все руки: плотника, гувернёра, садовника и электрика. К тому времени ему будет сорок пять, — возраст, когда вакансий мало даже для начальников, не говоря о прочих. Дочери будет стыдно. На встречах людей своего круга она будет знать, что отец здесь только муж Гордеевой, за которой стомиллионное наследство. Дочь не будет слушать советов неудачника, который сам-то свою судьбу не устроил, а её учит. Так будет долго. Разве лет в сорок она поймёт, что к чему… А, может, и не поймёт. Уедет в США, например, и всё. Он дал ей приличную внешность — по крайней мере, надеется, что так. Больше ничего не дал… Но пока она — ангел, и кажется, что всегда будет ангелом. Откуда же придут потом стыд, жадность и эгоизм? Он смотрел на неё и слушал. А сам лучше бы ткнул голову в вату или напился. Потом пошел с ней наверх. Она улеглась.