Юхан Теорин - Санкта-Психо

— В каком смысле «толковать»?

Он и в самом деле не понял, что хотел спросить психолог.

— Ну… сам подумай, — Тони подался вперед, — то, что ты проглотил снотворное не чье-то, а именно своей матери, что ты раздобыл лезвия не где-то, а именно у отца… может быть, это был своего рода протест? Протест против родителей?

Ян никогда не думал о случившемся под таким углом. И сейчас не задумался — покачал головой и тихо ответил:

— Я просто знал, где они лежат.

— О’кей… Но если мы подведем итог того, что произошло, получим вот что: ты проглотил пятнадцать таблеток, разрезал вены на запястьях и прыгнул в озеро рядом с домом.

Ян промолчал. Да, так все и было. Но сейчас все, о чем говорил психолог, воспринималось как сквозь вату, нечетко, как сон. Как комикс. Затаившийся и пруд.

— Это не озеро, — сказал он. — Пруд.

— Ну хорошо, не озеро, а пруд. Но ведь и в пруду можно неплохо утонуть, а?

— Можно.

Ему не хотелось вспоминать, как это было там, под водой, когда он понял, что ему не хватает воздуха, а сил выплыть уже нет. Ян уставился на ковер под столом. Ярко-зеленый.

— И тебя вытащили из пруда добрые люди, которые случайно проходили мимо. Потом отвезли в госпиталь, оказали помощь и перевели к нам. В детскую и юношескую психиатрическую клинику, где ты сейчас и находишься.

— Я знаю.

Молчание.

— Когда ты прыгнул в пруд, ты хотел умереть… а сейчас? Ты все еще хочешь умереть?

Ян опять посмотрел в окно. За парковкой высилось огромное, наверное десятиэтажное, здание городской больницы с бесчисленными стеклами в стальных переплетах. Солнце плавилось в этих стеклах. Когда он прыгнул в ледяную воду пруда, была зима, а сейчас все сияет совершенно по-весеннему.

Здесь спокойный мир. Можно, конечно, сказать, что он за решеткой, зато в безопасности.

— Нет, — сказал он уверенно.

Здесь, в Юпсике, умирать ему не хотелось.

— Очень хорошо. Просто замечательно. — Тони сделал пару пометок в своем блокноте. — Но всего три дня назад все было по-другому. Как ты себя чувствовал тогда?

— Очень плохо.

— А почему плохо?

Ян вздохнул. Вот об этом-то ему как раз и не хотелось рассказывать. Конечно, он мог бы говорить о Банде четырех сколько угодно, часами, но ничто от этих разговоров к лучшему не менялось.

— Нет приятелей, — только и сказал он.

— Нет приятелей… нет друзей, — уточнил Тони. — Почему?

— Не знаю… они считают, что я придурок.

— Почему?

— Потому что я рисую комиксы.

— Ты рисуешь? Очень хорошо… а чем ты еще занимаешься в свободное время?

— Читаю… немного играю на ударных.

— В группе?

— Нет, в школьном духовом оркестре.

— А в оркестре у тебя нет друзей?

Ян покачал головой.

— Значит, ты чувствуешь себя одиноким? Самым одиноким человеком в мире? Так, Ян?

Ян кивнул.

— И кто тому виной? Думаешь, это твоя вина?

— Наверное. — Ян пожал плечами.

— Почему? В чем ты виноват?

— У всех остальных есть приятели.

— У всех?

— У всех. Они могут дружить, а я почему-то не могу. Хотя должен бы.

— И у тебя никогда не было друзей?

Ян отвернулся и посмотрел в окно:

— Почему никогда? Раньше был один, в классе. Но они переехали.

— Как его звали?

— Ганс.

— И как долго вы дружили?

— Долго. Думаю, с детского садика.

— Значит, ты можешь дружить, Ян? В тебе нет ничего такого, что помешало бы тебе дружить с людьми твоего возраста.

Ян опустил глаза.

Я писаюсь по ночам, и это все портит, хотел он сказать, но промолчал.

— С тобой все в порядке, — повторил Тони и откинулся на стуле. — А потом поговорим, что мы можем сделать, чтобы ты чувствовал себя лучше. Договорились?

— Договорились.

И Ян пошел по коридору к лестнице, читая по дороге таблички на дверях.

Гуннар Толль, дипл. психолог; Людмила Нильссон, дипл. врач; Эмма Халеви, дипл. психолог; Петер Бринк, куратор. Ни одно из этих имен ровным счетом ничего ему не говорило.

Ян проснулся и поначалу никак не мог сообразить, где он. Улегся где-то — одетый, даже в куртке, — на холодном каменном полу. Улегся и заснул. Точно не дома. А где?

Над головой — низкий потолок из армированного бетона.

Бетон… Ян сразу вспомнил. Он в лесном бункере. Забрался сюда, хотел немного отдохнуть после сумасшедшего дня — и вырубился.

Глупо. И опасно. Стальная дверь приоткрыта — его сапоги чуть не торчат наружу. Он выглянул — серое небо, серый ельник. Скоро рассвет.

Он вдруг похолодел: а что, если Вильям удрал в темноте? Нет… в полуметре он слышит ровное дыхание под ворохом шерстяных одеял. Вильям все еще спит.