Пётр Кожевников - Год людоеда. Игры олигархов

И вновь двойственность в интонации: она утверждает или спрашивает? Кумиров обращается в обратный путь… Он просыпается. Он — в салоне собственного автомобиля. Что же за украшения были у его хозяйки? О господи! Они ведь поддерживали ее беспомощную челюсть! Да это же была сама Смерть! «Молись, Игореня! Снаряды ложатся все ближе, как говаривал твой покойный друг и учитель. Неужели я избежал ее? А хорошо ли это? Вот циник! Почему, может быть, как раз кстати? Может быть, твой час уже пробил! А если нет, то тогда кто и для чего тебя уберег? Кто вернул тебя обратно, как ты думаешь? Ну произнеси их имена, не бойся! Что-то ты в последнее время стал таким робким. Какие-нибудь дурные предчувствия?»

— Завтракать будешь? — Голос жены нарушил оцепенение Кумирова и вернул его в реальный мир. Женщина смотрела на него усталыми, воспаленными глазами. — Чай, кофе?

«Опять обширялась, идиотка! — подумал мужчина, всматриваясь в изнуренное женское лицо. — Вот ведь история: за несколько лет превратилась в форменную мумию! Может, ее в музей сдать? Что за радость в этих «колесах»? Впрочем, она ему в таком виде гораздо выгоднее. Но об этом не сейчас…

— Ты чего, девочка, сегодня так рано воспряла? — Игорь привык общаться с Клеопатрой в шутливом, зачастую двусмысленном тоне. — Или приснилось что-нибудь нехорошее?

— Ты знаешь, да, приснилось. — Кумирова тоже умела и даже любила иронизировать, но иногда, а с годами все чаще, природный нрав уступал место приобретенному унынию и обреченности. — Тебе я таких снов не пожелаю! Каждая ночь как экскурсия на тот свет!

— Спасибо, милая, за самоотверженность! Только ты меня и бережешь! — Мужчина перевел взгляд на городской пейзаж, ради которого он и приобрел эту квартиру на последнем этаже «сталинского» дома на Кронверкской набережной. — Пожалуй, кофейку. Надо немного прочистить мозги.

— У тебя неприятности? — Женщина подошла к окну и тоже посмотрела на город, словно используя свое законное право на созерцание тех же объектов, которые привлекают ее мужа, будто бы повторение увиденного Игорем могло оказаться достаточно важным для них обоих. — Что-нибудь произошло? Опять кого-нибудь убили? Костик нашелся? Или что-то с Сашенькой?

— Да, Клера, произошло, и еще как! Но нет, не с нашими. Младшего ищут, старший из Чухляшки в самоволку рванул, сейчас на Выборгском шоссе чудит. Ничего, пусть перебесится! Странно только, что с ними связи нет. Все, что кроме этого, действительно связано с кровавым криминалом. Но ты же этого не любишь? Еще меня, кажется, пасут менты и киллеры. Может быть, сегодня убьют или арестуют, может быть, завтра. Но я тоже на месте не сижу: сегодня же закажу своих заводских конкурентов, — хватит с ними в бирюльки играть! Вот такая политинформация. — Игорь блеснул крупными верхними зубами и прикусил ими заметно вывернутую наружу нижнюю губу. И тут же по своей студенческой привычке добавил: — А что?

— Ничего. Просто ты со мной все меньше делишься своими делами. Наверное, считаешь меня полной идиоткой? — Клеопатра села на красно-белый мраморный подоконник, напоминающий рубленое мясо с костями, и прислонила свое заметно отекшее лицо к бледно-малиновому стеклу. — А может быть, не доверяешь? Я тебя когда-нибудь предавала?

— Ни то и ни другое, дорогая. Нет, я в тебе полностью уверен. Ты по-прежнему мой главный советник по внутренней и внешней политике. Я просто не хочу обременять тебя своими проблемами. — Кумиров прикрыл покрасневшие глаза и откинулся в старинном резном кресле. — У тебя и своих заморочек хватает, зачем тебе лишние перегрузки?

— Меньше знаешь — дольше живешь? — Женщина понимающе улыбнулась и сосредоточила внимание на своих ухоженных серебристо-вишневых ногтях. — Если бы ты знал, Игореня, как я устала быть твоей бытовой техникой, а по большим праздникам сексшопом!

— Не совсем так. — Мужчина словно бы не расслышал последних слов, а вытянул толстую шею и всмотрелся в старый город, будто проверял, все ли там на месте. — Меньше знаешь — больше любишь!

Лицо Клеопатры Зиновьевны приняло такое выражение, будто на нее замахнулись или даже внезапно ударили: губы стянулись в тонкую бледную нить, подбородок задрожал, на глазах, обильно оформленных, очевидно, не смытой с вечера тушью, образовались крупные искрящиеся слезы. Она тяжело, словно под спудом непосильной ноши, поднялась, ссутулилась и пошла прочь из комнаты. Мужчина поднял взгляд к резному потолку, надул щеки и начал с шумом выдыхать отработанный воздух.