Пётр Кожевников - Год людоеда. Игры олигархов

Обстановка в метро показалась ему несколько странной. Он тут же допустил мысль о необъективности своего восприятия ввиду болезненного состояния и, конечно, редкого посещения подобных мест скопления разного люда, который здесь действительно представал самый, на его взгляд, экзотичный.

Поглядывая на местных персонажей, Игорь представил, что они оказались бы вполне уместны на холсте под названием «Страшный суд». Он всматривался в обтекающих его пассажиров и тайно изумлялся деформации и уродствам их лиц и фигур. Ему невольно вспомнились полотна Эль Греко, Франсиско Гойи и даже Пабло Пикассо.

Наиболее невыгодным для него в данной ситуации Кумирову показалось то, что все окружающие его люди представляют примерно один тип — бывшие кем-то в той прошлой жизни, когда имели достойную работу и их называли по имени-отчеству. Игорь чувствовал себя в этой среде не очень уютно и с надеждой ожидал встретить иные лица, но они никак не появлялись. Единственное, что его уравнивало с этой массой, — неподобная экипировка, которая, судя по выразительным взглядам, заслуживала всеобщего внимания.

Он видел, как множество рук тянется за Милостыней. Здесь были разные руки: старческие и детские, почти младенческие, крепкие и загорелые и бледные, словно бы и неживые и пораженные различными кожными недугами, увечные и покрытые татуировками. Кумиров различал выставленные на всеобщее обозрение гниющие ноги и даже испещренный зигзагами грубых швов воспаленный живот. Внезапно дорогу ему преградило инвалидное кресло. В нем помещался мужчина в очках с треснутыми стеклами, зафиксированных на лице вместо отсутствующих дужек белой засаленной бельевой резинкой. У мужчины отсутствовали ноги от самых коленей. При взгляде на гангренозные культи Кумиров не сразу согласился с тем, что перед ним то, что осталось у инвалида от ног. Мужчине было от тридцати до шестидесяти лет, на нем был надет грязный камуфляж, а небритое лицо затеняла армейская фуражка. На груди у него мерцал какой-то явно самодельный крест. «Конечно, самодельный, — согласился Игорь, — настоящий-то у него сразу отнимут!»

Отвернувшись от безногого инвалида, Кумиров чуть не сбил с ног маленькую смуглую азиатскую девочку. Она тянула к нему маленькую, почти черную сухонькую ручку и повторяла с очень глубоким звуком «а»: «Дай! Дай!» За плечами у нищенки что-то болталось. Вначале Игорю показалось, что девочка носит с собой весь свой примитивный скарб, но, вглядевшись, он различил две крохотные стопы, а переместив взгляд за другое остроугольное плечо девочки, встретил сморщенное личико младенца, который безучастно, словно рюкзачок, колыхался за спиной возможной сестры. «Умер уже? — подумал Кумиров. — И давно она его здесь таскает? Где же родители? Неужели им все равно? Может, их уже арестовали давно или убили, а она все так и колесит по метро и клянчит, а что дальше будет делать?»

Игорь решил перейти на «Невский проспект» и отправиться прямо в офис, где он сможет привести себя в порядок и приготовиться к ответственной встрече с одним из своих помощников. Он двинулся в обратную сторону — к лестнице, ведущей на пересадку. Подходя к ступеням, он обратил внимание на мужчину столь же убогого вида, как только что увиденный им покойник, этот человек стоял на середине лестницы, прислонившись лицом к мраморной стене, правой рукой он сжимал левую часть груди. Приближаясь, Кумиров понял, что мужчина умирает. Игорь подумал, что он может безбоязненно задержаться возле этого агонизирующего организма и проследить весь процесс расставания вечной души с отработанным телом. Впрочем, ему надо спешить, хотя еще не совсем понятно, куда и что его там, в этом избранном «куда», может поджидать?

До Кумирова донесся женский голос. Вначале он предположил, что, возможно, это кто-то поет, потом решил, что голос скорее всего звучит в его расстроенной памяти, но, пройдя еще несколько шагов, убедился в том, что песня действительно имеет своего реального исполнителя, — впереди стояла, прислонившись спиной к мраморному своду, пожилая миниатюрная женщина. Морщинистое лицо певицы иногда читалось среди непрерывного встречного потока людей. Оно напоминало сухофрукт с вырезанными щелками потухших глаз. Женщина исполняла арию, которую наверняка Игорю уже приходилось слышать, и не раз, но он не только не мог вспомнить ее названия, но даже не различал слов, возможно из-за гула и ропота, доминирующих на переходе с одной станции на другую. Подойдя поближе, он увидел, что женщина плавно дирижирует себе левой рукой, а в правой держит рулон из свернутой бумаги, который иногда подносит к поющему бескровному рту.