Дик Френсис - Предварительный заезд

Переросшее в яростную ненависть естественное презрение молодежи к безобразному состоянию, до которого старшие довели мир. Стремление жестоко карать тех, кого они презирают. Полное неприятие родительской любви. Постоянное глумление над всеми формами власти. Постоянное сожаление о невозможности поголовно расправиться со всем презираемым большинством человечества.

И все более глубокие нарушения психики... самовнушение, что неприятие их обществом – грубая ошибка общества и что для того, чтобы перестать быть отверженными, нужно уничтожить само общество. Необходимость внушать ужас и причинять боль для того, чтобы насытить свое вечно голодное самолюбие. Абсолютный возврат к поиску причины для действия в примитивных эмоциях, которые принимаются за своего рода божественный гнев. Выбор недосягаемых целей для того, чтобы бесконечно оправдывать применение сильнодействующих средств. Экстатическое, равносильное оргазму, ощущение от того, что мир вокруг них превращается в пустыню.

– О чем вы думаете? – спросил генерал-майор.

– Они нашли себе оправдание. – Я с облегчением отвернулся от арестованных. – Разрушать куда легче, чем строить.

– Они свиньи, – с презрением воскликнул он.

– Что вы с ними сделаете?

Но на этот вопрос генерал не собирался давать прямого ответа. Он сказал подчеркнуто дружелюбным тоном:

– Их газетам потребуются новые сотрудники.

Перед "Уотч" стоит та же проблема, подумал я. И тут меня осенило.

Круг замкнулся.

– Ульрика Майнхоф была журналисткой, – сказал я.

Самолет, на котором я вернулся домой, встречал в Хитроу один из приближенных Хьюдж-Беккета. Он повез меня на мероприятие, которое назвал небольшой предварительной беседой, а я – мерзкой неприятностью.

Всю дорогу в офис "мандарина" я кашлял и протестовал, но в ответ получил лишь неискренние извинения и крохотную рюмку хереса, хотя для того, чтобы хоть немного вернуть меня к жизни, требовалось не меньше полстакана виски. Меня бил озноб.

– Разве нельзя было подождать до завтра? – спросил я.

– Принц хочет встретиться с вами завтра утром на скачках в Фонтуэлл-Парке.

– Я собирался полежать в постели.

Мой спутник игнорировал такой легкомысленный ответ.

– Что с вашей рукой? – поинтересовался он, глядя на перевязанную кисть – прощальный привет Стивена и Гудрун.

– Пальцы разбиты. Но все на месте. – У меня гора свалилась с плеч.

От радости, что удалось вернуться в мир, где непрерывно чувствуется дыхание свободы. От того, что по улицам ходят улыбающиеся люди. От рождественских елок и сверкающего изобилия ярко освещенных магазинов. Тот, кому претит общество богачей, может выбрать простую жизнь. Выбор – это привилегия свободных людей.

Хьюдж-Беккет сидел в удобном кресле и разглядывал тыльную сторону своей ладони.

– Ну и как... э-э... прошла поездка? – спросил он. Я почти дословно повторил ему то, что рассказывал генерал-майору в Москве. Хьюдж-Беккет оторвался от изучения руки и мысленно погрузился в жизнь, столь отличную от его обыденного скучного существования.

Я рассказывал, меня сотрясал кашель, и он угостил меня еще одной рюмкой хереса, на этот раз чуть побольше.

– В целом я могу заключить, что все должно пройти спокойно, – сказал я, завершая рассказ. – А что касается Джонни Фаррингфорда... Да, я не получил никаких формальных гарантий, но сомневаюсь, что после всего случившегося товарищи сочтут его подходящей кандидатурой для провокаций. Мне представляется, что поездка ничем ему не грозит... но решать это, конечно, должны вы с принцем.

Я встал. Я действительно чувствовал себя совершенно больным. Правда, ничего удивительного в этом не было. Такова моя жизнь.

Хьюдж-Беккет проводил меня до подъезда и отправил домой в служебном автомобиле. Из этого можно было сделать вывод, что его мнение о значении лошадей для этого мира коренным образом изменилось.

Оказалось, что встреча с принцем в Фонтуэлл-Парке включала в себя ленч, в котором участвовал он сам, принцесса, Джонни Фаррингфорд, председатель скачек, несколько распорядителей и великосветских дам. Все собрались в зале со стеклянными стенами наверху трибун, откуда открывался вид на зеленое поле.

Было много шампанского и цивилизованных дружеских бесед. Все это в другой день доставило бы мне большое удовольствие, но за моей спиной все еще маячила тень Москвы, я думал об опасениях Бориса и Евгения, о сомнениях и предостережениях Юрия, Миши и Кропоткина. Я был бы очень рад со временем услышать от Йена и Стивена, что никому из них оказанная мне помощь не вышла боком.