Борис Акунин - Пелагия и чёрный монах

– Пропал. Давно. Неважно, больше не нужен. Не перебивайте глупостями! – рассердился он. – Крест целовали! Слушайте!

– Да-да, сын мой, простите, – успокоил его преосвященный и обернулся на Бердичевского – слушает ли. Тот слушал, и превнимательно, но, судя по наморщенному лбу, мало что понимал. В отличие от епископа Матвей Бенционович новостями научного прогресса интересовался мало, кроме юридических журналов почти ничего не читал и про таинственные свойства радия и урана, разумеется, ничего не слышал.

– Так что показал анализ метеоритной субстанции? – спросил владыка.

– Платино-иридиевый самородок. Оттуда. – Лямпе ткнул пальцем в потолок. – Иногда из космоса. Но редко, а такой огромный никогда. Конечно, стальным напильником никак! Плотность двадцать два! Только алмазом. И с места никак. Пудов полтораста-двести.

– Двести пудов платины! – ахнул товарищ прокурора. – Но это же огромная ценность! Почем унция платины?

Сергей Николаевич пожал плечами.

– Понятия. А ценности никакой. Одна опасность. За восемьсот лет пропенетрирован насквозь. Я обнаружил: лучи. – Он кивнул на колбу. – Проходят через всё. В точности как писал Тото. Про опыт с фотопластинкой. И Маша писала. Раньше. Коровин им письмо. Что я в сумасшедшем доме. Теперь не пишут.

– Да-да, я читал про парижские опыты с радиевым излучением, – припомнил владыка. – Их проводил Антуан Беккерель, и еще супруги Кюри, Пьер и Мария.

– Пьеро – малиновая голова, – отрезал Лямпе. – Неприятный. Mania зря. Лучше старой девой. А Тото Беккерель умный, голубой. Я же про них всё время: Маша и Тото. Игнорамусы! И Коровин! Хорош остров! На пристань ходил, смотрел в спектроскоп. Вдруг кто умный. Поможет. Объяснить им. У меня никак. Хорошо теперь вы. Поняли, да?

Он смотрел на архиерея со страхом и надеждой.

– Поняли?

Митрофаний подошел к столу, осторожно взял колбу, стал смотреть на тускло поблескивающие опилки.

– Значит, самородок заражен вредными лучами?

– Насквозь. И вся пещера. Восемьсот лет! Если даже шестьсот, всё равно. Не остров – эшафот. – Сергей Николаевич схватил преосвященного за рукав рясы. – Вы для них начальство! Запретите! Чтоб никто! Ни один! А тех обратно! Если не поздно. Хотя нет, их поздно. Я слышал, недавно нового. Если в круглую не заходил, или недолго, то еще, может, можно. Спасти. Двоих прежних – нет. А этого еще возможно. Сколько он? Пять дней? Шесть?

– Это он про нового схимника, насчет которого сестра Пелагия ошиблась, – пояснил озадаченно нахмурившемуся епископу Бердичевский. – Надо же, мне и в голову не приходило, что ваша монашка и госпожа Лисицына – одно лицо.

– Я тебе про это после объясню, – смутился Митрофаний. – Понимаешь, Матвей, по монашескому уставу сие, конечно, вещь недопустимая, даже возмутительная, но…

– Хватит глупости, – бесцеремонно дернул архиерея за рясу Лямпе. – Тех вывезти. Новых не пускать. Только меня. Сначала нужно экранирующий материал. Ищу. Пока ничего. Медь нет, сталь нет, жесть нет. Может, свинец. Или серебро. Вы умный. Я покажу.

Он потянул владыку к столу, перелистнул тетрадку, начал водить пальцем по выкладкам и формулам. Митрофаний смотрел с интересом, а иногда даже кивал – то ли из вежливости, то ли и вправду что-то понимал.

Бердичевский тоже заглянул, поверх узкого плеча Сергея Николаевича. Вздохнул. В жилетном кармане у него тренькнуло четыре раза.

– Господи, владыко! – вскричал товарищ прокурора. – Четыре часа ночи! А Полины Андреевны, Пелагии, всё нет! Уж не случилось ли…

Он поперхнулся и не закончил вопроса – так изменилось вдруг лицо Митрофания, исказившееся гримасой испуга и виноватости.

Оттолкнув увлекательную тетрадку, владыка неблагостно подобрал рясу, с топотом бросился из подвала вверх по лестнице.

В “Непорочной деве”, куда Полина Андреевна заехала из клиники взять необходимые для экспедиции вещи, постоялицу ждала неприятность.

Меры предосторожности, принятые для убережения опасного Лагранжева наследства от суелюбопытства прислуги, не помогли. Еще в вестибюле Лисицына заметила, что дежурная служительница смотрит на нее как-то странно – то ли с подозрением, то ли со страхом. А когда заглянула в саквояж, обнаружилось, что туда лазили: простреленная перчатка лежала не так, как прежде, и револьвер тоже был завернут в панталончики несколько иначе.

Ничего, сказала себе Полина Андреевна. Семь бед – один ответ. Если ночная вылазка с рук сойдет, то и с оружием как-нибудь обойдется. Владыка уладит.