Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Мотор вдруг «закашлял», «плюнул» черным длинным сгустком дыма и перестал тянуть. Дремов мгновенно поставил самолет в угол планирования и быстрыми, четкими движениями проверил положение рычагов и тумблеров. В задней кабине одновременно заметался Иванов. Если в управлении самолетом он был профаном, то все, что касалось работы мотора, ему было понятно. Но из кабины мотору не поможешь. Нужно идти на вынужденную посадку.

Посадка в степи не представляла большой опасности. К тому же Дремов был хорошим пилотом. По колыханию колючек он определил направление ветра, развернулся против него, выключил зажигание, перекрыл бензиновый кран и без всяких происшествий искусно посадил самолет. Но в конце пробега самолет попал одним колесом в рытвину, и его слегка качнуло на нос и развернуло от прямолинейного пробега. Но этим все и кончилось.

Дремов расстегнул ремни и лямки парашюта и вылез на крыло, повернулся к Иванову. Тот сидел в кабине с опущенной головой и что-то бормотал себе под нос. Дремов тронул его за плечо:

— Вылезай, паря, приехали, — и швырнув под крыло парашют, сел на него.

А Иванов долго еще возился в кабине.

— Ну, скоро ты там? — спросил Дремов.

— Иду, товарищ инструктор.

— Пока ты там копался, я успел, не сходя с места, найти причину остановки мотора. Вон погляди, тяга вылетела.

— Товарищ инструктор, я сейчас побегу, поищу ее. Мы запросто вставим и отрегулируем…

— «Вставим»! Вставил бы я тебе сейчас… На земле надо вставлять и регулировать. Будешь теперь искать иголку в сене. Видел людей с лошадьми возле крепости?

— Не видел, товарищ инструктор, — чуть не плача ответил Иванов.

— А тягу собрался искать. Хочешь в курсанты переходить, а осмотрительности ни на грош. В какой стороне крепость?

Иванов задумался.

— Вот там, — он неуверенно махнул рукой.

— Ну никакого понятия! Вон, гляди, блестит на горизонте. Это верхушка минарета. Пройдешь километра два на небольшой подъем, а там перед тобой низинка откроется, сразу и увидишь. Всего-то, думаю, километров пять будет. Людей с лошадьми я там заметил. Экскурсия какая-нибудь. Объясни: так, мол, и так, авария, попроси лошадь и проводника да скачи на железнодорожную станцию. До нее отсюда километров сорок. Пешком и за сутки не доберешься… На станции дашь телеграмму… Ступай.

— Слушаюсь, товарищ инструктор!

— Постой, что это вид у тебя, будто плакать собрался? Не годится! А ну-ка садись, покурим.

Отошли от самолета, прилегли на тощей лужбине, закурили, помолчали. Потом Дремов сказал:

— Ну теперь иди, Алеша, а то солнце совсем низко. Да как бы эти чудаки куда-нибудь не уехали. Лошаденка нам до крайности необходима.

Иванов бросил папиросу, затоптал и быстрым шагом пошел в указанном ему направлении. Дремов, проводив его взглядом, вернулся к самолету и лег под крыло на накалившуюся за день землю. Под ленивым дыханием знойного ветра тихонько позванивали сухие колючки. Не более как в трех метрах от Дремова по твердой потрескавшейся земле пробежала крупная ящерица, и тотчас из невидимой норки выскочил тарбаган и в любопытстве замер. Только быстро шевелились его маленькие подвижные ноздри да беспокойно постреливали блестящие бусинки глаз. Дремов, не вставая, вынул из кобуры пистолет, прицелился. Зверек доверчиво продолжал стоять, как китайский божок перед кумирней.

— Брысь, а то убью! — пригрозил ему Дремов.

Зверек юркнул в норку. Но спустя минуту появился снова, и не один, а с семейством. Зверьки, соблюдая такт, не приближались к Дремову, но и не уходили. Видимо, человек в этих местах был редким гостем.

Позабавившись безобидными зверьками, Дремов отвернулся от них и тотчас на него нахлынули заботы. «Вот тебе и кино! Черт знает, сколько тут можно просидеть. Хорошо, если Иванов доберется сегодня до станции, тогда хоть утром пришлют сюда самолет, а если пешком… И Нина там волнуется».

Но что он мог сделать? Ждать — и больше ничего.

Убаюканный шелестом и позваниванием колючек, он незаметно для себя уснул…

Джамиле и ее двоюродный брат Уразум-бай были всегда в натянутых отношениях. Они по-разному смотрели на окружающую действительность. Джамиле, комсомолка, каждый успех страны встречала с радостью, каждую неудачу — с огорчением. Уразум-бай в положительное не верил, а при неудачах торжествовал. Сама внешность Уразум-бая казалась Джамиле отталкивающей. У него было круглое самодовольное бабье лицо, уголки губ всегда брезгливо опущены, глазки маслились, будто он постоянно был под хмельком.