Андраш Беркеши: ФБ-86

Голубь снова начал тщательно мылить руки.

— Нет, это невозможно, — сказал он после некоторых размышлений. — А в чем его, собственно, обвиняют?

— Его отец был членом партии нилаши, — пояснила девушка и упругими шагами подошла к профессору.

— В таком случае надо наказать отца, а не сына!

— Не в том беда, сэр, кем был отец Иштвана, а в том, что он не написал об этом в автобиографии. Теперь товарищ Каллош считает, что Иштван намеренно скрыл этот факт.

— А почему он не написал? — обратился к девушке Голубь.

— Потому что отец для него не существует. Так объяснил мне Иштван.

Глаза Голуба округлились от удивления. Он перестал вытирать руки.

— Не понимаю, дорогая. Как это «не существует»?

— Да. Иштван ненавидит своего отца.

— Ненавидит? Это невозможно! Ребенок не может ненавидеть своего отца.

— Однако это так, сэр. Не знаю, что произошло между ними, но Иштван и слушать не хочет об отце.

— Это ужасно! Скажите, дорогая, между ними были какие-то политические разногласия?

— Очевидно, потому что его отец был активным фашистом.

Оба замолчали. Голубь сбросил халат, сел в глубокое кресло у письменного стола, неторопливо закурил сигарету и, выпуская кружочки дыма, ушел в свои мысли. Он внимательно следил за девушкой, которая мыла руки и время от времени заглядывала в зеркало над умывальником.

— Скажите-ка, Эстер, — услышала девушка голос Голуба, — вы могли бы возненавидеть своего отца?

— Отца? — обернулась она к профессору. Полотенце застыло в ее руках. — Никогда не задумывалась над этим. Трудно ответить, я не знаю даже, что такое ненависть.

— Допустим, что ваш отец был бы фашистом… — настаивал Голубь.

— Я не могу представить своего отца фашистом, — засмеялась Эстер.

— Не уклоняйтесь от ответа. Это просто предположение. Отвечайте же, да или нет?

— Сэр, — все еще улыбаясь, ответила Эстер, — есть случаи, когда дети ненавидят своих родителей. Я уже слышала об этом. Значит, в принципе это возможно. А что касается моих отношений с отцом, то между нами никогда не было никаких недоразумений. Поэтому мне трудно дать вам конкретный ответ.

— Подождите, — перебил ее Голубь. — Я неправильно сформулировал вопрос. Знаю, в отдельных случаях родители заслуживают, чтобы дети ненавидели их. Это тогда, когда они негодяи, не заботятся о детях, бьют их, издеваются над ними. Это другое дело. Но ненавидеть кого-то только за то, что у него другие политические взгляды, по моему мнению, неправильно. Особенно, когда речь идет об отце и сыне, о таком отце, который любит своего сына и отдает ему все, что может…

— Мне кажется, сэр, что политические мотивы еще больше оправдывают ненависть, — ответила Эстер.

— Поймите меня правильно, — сказал Голубь, — я ненавижу фашизм. Но если бы мой отец был фашистом, я не мог бы возненавидеть его.

— Сэр, мне не хотелось бы спорить, но я думаю, что в ваших словах есть противоречие, — твердо сказала Эстер.

Голубь вопросительно посмотрел на нее.

— Ненавидеть фашизм вообще, не затрагивая конкретных лиц, носителей фашизма, нельзя. Ненавидеть идеи и любить тех, кто их придумал и применил на практике, — здесь не сходятся концы с концами. Что может дать абстрактная ненависть к фашизму? Ничего! Фашизм стал действительностью в результате деятельности его носителей…

— Я вижу, с вами трудно спорить, — засмеялся профессор, — Я далек от политики. Возможно, причиной этого является то, что с политикой связаны различные ужасные вещи. Намного лучше сфера науки, эти клетки, пробирки, все то, что открывает нашему взору микроскоп. Вот что, дорогая. Отложите на завтра наши заметки. — Профессор встал.

Эстер собрала листки с записями, лежащие на столе, и положила их в желтую пластмассовую папку. Некоторое время задумчиво рассматривала папку и, улыбнувшись, спросила:

— Сэр! Мы еще не дали нашим опытам названия. Что написать на папке?

Голубь задумался.

— Напишите «ФБ-86», — сказал он потом. — Если не ошибаюсь, мы начали эти опыты восемьдесят шесть дней назад?

— Да, — ответила Эстер, — восемьдесят шесть дней. А теперь, сэр, позвольте обратиться к вам с просьбой.

— Пожалуйста, — приветливо сказал ученый.

— Помогите Краснаю. Будет ужасно, если его исключат.

— Что вы, дорогая! Неужели вы действительно думаете, что с Краснаем может случиться какая-то беда! Это же талантливый студент нашего университета. Ставить вопрос о его исключении можно было бы только в том случае, если бы он допустил грубое нарушение правил. Насколько я его знаю, на это он не способен.