Лен Дейтон - В Париже дорого умирать

Меня разбудила хозяйка в половине десятого.

— Пора принять ванну и поесть, — сказала она. — Муж предпочитает выехать пораньше, иногда сюда заглядывают полицейские за выпивкой. И будет лучше, если вы в этот момент уже уйдете.

Думаю, она заметила мой взгляд в сторону соседней комнаты.

— Ваш коллега уже встал, — сообщила она. — Ванная комната в конце коридора. Я там положила мыло, а горячей воды в это время суток вполне достаточно.

— Спасибо, — поблагодарил я. Она молча вышла.

Ели мы в основном в тишине. На ужин подали копченую ветчину, форель «меньер» и пирог с начинкой из рисового пудинга. Фламандец сидел напротив и жевал хлеб, запивая вином, чтобы составить нам компанию за ужином.

— Сегодня командую я.

— Хорошо, — сказал я. Кван кивнул.

— Нет возражений? — спросил меня фламандец. Он не хотел демонстрировать Квану, что главный тут я, поэтому представил все как договоренность между друзьями.

— Меня устраивает, — сказал я.

— Меня тоже, — подтвердил Кван.

— У меня есть для вас пара шарфов и теплых шерстяных свитеров. Встреча с его куратором назначена на пристани. Скорее всего вас вывезут на лодке.

— Не меня, — возразил я. — Я сразу возвращаюсь назад.

— Нет, — сказал фламандец. — Насчет этого даны очень четкие указания. — Он потер лицо, чтобы собраться с мыслями. — Вы перейдете под командование его куратора, майора Чена, в точности как вот он сейчас подчиняется моим приказам.

Кван бесстрастно смотрел на него.

— Думаю, вы им понадобитесь на тот случай, если они встретят береговую охрану или рыболовецкий патруль, короче, что-то неожиданное. Эти предосторожности нужны только в территориальных водах. Вы скоро узнаете, нужно ли что-то их куратору.

— Это все равно что зайти в рефрижератор проверить, выключается ли свет, — хмыкнул я.

— Они наверняка что-то придумали, — сказал фламандец. — Лондон должен…

Он осекся и снова потер лицо.

— Все нормально, — успокоил я. — Он знает, что мы представляем Лондон.

— Кажется, Лондон считает, что все пройдет хорошо.

— Ну просто бальзам на мою душу, — фыркнул я.

Мужчина хихикнул.

— Да, — сказал он, — да.

И принялся снова тереть лицо, пока на глазах не выступили слезы.

— Думаю, теперь я сгорел, — проговорил он.

— Боюсь, что так, — подтвердил я. — Это ваша последняя работа на нас.

Он кивнул.

— Мне будет не хватать этих денег, — грустно сказал он. — Именно тогда, когда с их помощью мы бы могли так много сделать.

Мария постоянно думала о смерти Жан-Поля. Это выбило ее из колеи, и теперь ее мысли клонились в одну сторону, как человек с тяжелым чемоданом в руке. Ей приходилось все время контролировать раздрай в собственных мыслях.

— Какая тяжелая утрата, — произнесла она вслух.

Еще с детства у Марии завелась привычка разговаривать сама с собой. И постоянно смущалась, когда кто-то заставал ее, высказывающей вслух свои мысли и желания. Мать не обращала на это внимания. Не важно, что ты разговариваешь сама с собой, говорила она, важно лишь, что именно ты говоришь. Мария попыталась взглянуть со стороны на свою нынешнюю дилемму. И начала анализировать вслух. Сущий идиотизм. Вообще вся ее жизнь — нечто вроде пантомимы, но что ей придется гнать загруженную карету «скорой помощи» через Северную Францию — такого она не могла вообразить даже при самом буйном полете фантазии. «Скорую помощь», набитую восемьюстами досье и порнофильмами. Ей почти хотелось рассмеяться. Но только почти.

На повороте дороги машину повело, и Марии пришлось ее выравнивать, но один из ящиков упал и повлек за собой следующий. Мария протянула руку и поправила жестяные коробки, сложенные на аккуратно заправленной койке. Коробки позвякивали, но ни одна не упала. Она любила водить машину, но тащиться на этой древней развалюхе по разбитым проселочным дорогам Северной Франции было совсем не весело. Ей приходилось избегать основных магистралей. Мария знала — нутром чувствовала, — которые из них будут патрулировать. Она знала, что дорожные патрули выполнят приказ Луазо перехватить Датта, его досье, фильмы и магнитофонные записи, Марию, Квана и англичанина или любого из них, кто попадется. Ее пальцы в третий раз пробежались по приборной панели. Она включила «дворники», выругалась, выключила их, нащупала дроссель, затем зажигалку. Где-то должен был быть тумблер, регулирующий эту чертову оранжевую подсветку, из-за которой ящики, коробки и жестянки отражались в ветровом стекле. Ехать с таким отражением было опасно, но останавливаться Мария не хотела! Времени у нее хватало, просто она не желала задерживаться. Не хотела останавливаться, пока не покончит со всем этим делом. А потом можно будет остановиться, отдохнуть, а может, и снова сойтись с Луазо. Мария покачала головой. Она вовсе не была уверена, что хочет снова сойтись с Луазо. Куда лучше думать о нем вот так, абстрактно. Представлять его среди гор грязной посуды, с дырявыми носками, одиноким и печальным. Но если посмотреть мрачной правде в глаза, то он вовсе не одинокий и печальный. А самодостаточный, несгибаемый и удручающе довольный своей холостяцкой жизнью. Это неестественно, но быть полицейским само по себе неестественно.