Джон Ле Карре: Маленький городок в Германии

В проулке никто пока не двигался. Рука дирижера оставалась воздетой вверх перед маленьким оркестром, ждавшим сигнала к музыкальному вступлению.

– Это социалисты, – почти выдохнул де Лиль. – Они хотят устроить свою демонстрацию. Кто, черт возьми, допустил их сюда?

И союзники принялись за дело: немцев следовало научить, как правильно себя вести. Нельзя убивать евреев, объясняли они нам. Лучше убивайте коммунистов. Нельзя нападать на Россию, но вот если Россия нападет на вас, мы непременно встанем на вашу защиту. Нельзя затевать войны ради передела границ, но мы целиком поддерживаем ваши притязания на восточные территории.

– Но мы-то знаем, как именно они нас поддерживают! – Карфельд вытянул руки перед собой. – «Не беспокойся ни о чем, мой дорогой! Можешь одолжить у меня зонтик и даже подержать его, но только пока не пойдет дождь!»

Быть может, Тернеру только померещилось, но он уловил в этом фрагменте театральщины вкрадчивый намек на тон, которым когда-то в немецких мюзик-холлах комики пародировали голоса евреев. Толпа зашлась от хохота, и снова смех прекратился по мановению его руки.

В переулке дирижер по-прежнему сдерживал начало. «Неужели он не устает от напряжения своего неестественного жеста?» – подумал Тернер.

– Их всех убьют, – мрачно пророчествовал де Лиль. – Толпа разорвет их на части!

Теперь вы понимаете, что происходит, друзья мои? Наши победители во всей чистоте своих помыслов, в своей бесконечной мудрости научили нас тому, что такое демократия. Да здравствует демократия! Ведь демократия подобна Христу. Нет ничего недозволенного, если ты делаешь это во имя торжества демократии.

– Прашко, – тихо заметил Тернер. – Прашко написал для него этот текст.

– Он пишет многие его речи, – кивнул де Лиль.

– Демократия разрешает стрелять в негров Америки, и она же позволяет африканским диктаторам спать на кроватях из чистого золота! Именно демократия дает тебе право владеть колониальной империей, воевать во Вьетнаме и нападать на Кубу. И демократия использует Германию для очистки совести! Демократия утешает себя: какие бы мерзости ты ни творил, тебе никогда не стать таким гадом, как эти немцы!

Он до такой степени возвысил голос, чтобы подать знак – тот самый сигнал, которого дожидался оркестр. Тернер снова посмотрел поверх толпы в переулок, заметил белую руку, белую, как накрахмаленная салфетка, и теперь она медленно опустилась в тусклом свете фонарей, а потом он различил и бледное лицо Зибкрона, поспешно оставившего командный пост и укрывшегося в тени на тротуаре. Сначала одна, потом другая голова из толпы повернулась в ту сторону, и еще до того, как Тернер услышал отдаленные звуки музыки, стук барабана и поющие мужские голоса, он заметил, что Карфельд смотрит с кафедры вниз и зовет кого-то, стоявшего прямо под ним. Затем он медленно отодвинулся вместе со своим пюпитром в самый дальний конец помоста, продолжая речь. Но в его внезапно исполнившемся гнева голосе, в высоких нотах пророческой проповеди, во всех обличительных словах о несправедливости и необходимости борьбы с ней безошибочно улавливался теперь еще и страх.

– Соци! – воскликнул молодой детектив так, чтобы его услышали во всех углах площади.

Он крепко стоял на ногах, сдвинув каблуки ботинок вместе, отведя одетые в кожу плечи чуть назад, чтобы удобнее было, сложив ладони рупором у рта, орать:

– Соци в том переулке! Социалисты решились напасть на нас!

– Отвлекающий маневр, – совершенно бесстрастно констатировал Тернер. – Зибкрон это умышленно подстроил.

«Чтобы выманить его, – подумал он, – выманить Лео из укрытия и дать ему вожделенный шанс. Вот, кстати, и музыка достаточно громкая. – Она вполне способна заглушить звук выстрела», – добавил он мысленно, когда грянула «Марсельеза». Все так и манит его предпринять попытку покушения.

Поначалу никто не двигался со своих мест. Первые аккорды прозвучали едва слышно, как ничего не значащая мелодия, наигрываемая мальчуганом на губной гармошке. А песня, сопровождавшая ее, более напоминала куплеты в исполнении подвыпивших мужчин из паба в Йоркшире. Такая же далекая и бессвязная, издаваемая глотками, непривычными к пению, а потому толпа не сразу среагировала на нее: весь интерес был еще сосредоточен на Карфельде.

Зато сам Карфельд музыку услышал, и это поразительным образом увеличило скорость окончания его выступления.

– Я уже пожилой человек! – выкрикнул он. – Скоро стану совсем стариком. А что вы скажете сами себе, молодые люди, когда проснетесь утром? Что вы скажете себе, взглянув на ту американскую шлюху, в которую превратился Бонн? А должны вы сказать вот что. Долго ли еще мы, молодые люди, будем жить в бесчестии? Вы посмо́трите на свое правительство, на всех этих социалистов и скажете: быть может, мы обязаны повиноваться и собаке как должностному лицу?