Питер Чейни - Черный дуэт

— Предположим, что возникнут, — сказал он.

— Предположим, возникнут, — повторил Кейн. — Слушайте, неужели вы не понимаете, что наверняка есть люди, которых передвижения Гелвады и мои интересуют так же, как и нас их передвижения. И в один прекрасный день они получат ответы на свои вопросы. Это большой риск. Такие, как вы и Фэнтон, ничем не рискуют, просиживают свои задницы в конторах и думают, что они славные ребята. У тех, кто вроде меня и Гелвады, все по-другому. Что тогда, а? Вы-то будете по-прежнему штаны протирать?

Человек в дождевике зевнул.

— Глупости, — сказал он. — Я бы не потерял свою левую руку, если бы просиживал где-то зад.

— Да, у вас свои проблемы, — уже мягче заметил Кейн, — но я все-таки настаиваю на том, что это глупо. Ладно, — он вздохнул. — Пока ничего не случилось, вряд ли вас заинтересует то, что я думаю. Так вы хотите звонить Гелваде?

— Да, я хочу дать ему несколько советов. — Человек в дождевике ухмыльнулся. — Фэнтон считает, что было бы неплохо покончить с этим делом сегодня ночью!

— Боже мой! Да разве можно, друзья, быть такими нетерпеливыми! — Кейн выплюнул окурок.

Не обратив никакого внимания на замечания Кейна, человек спокойно продолжал:

— Я думаю, Гелвада к девяти вечера уже вернется в город. И все будет в порядке где-то к полдесятому. Он подойдет в «Желтую бутылку» — это бар в Мэйфере. Вам бы я посоветовал позвонить туда без четверти десять, И если он встретит там того, кого должен встретить, то пойдете прямо из бара.

— Хорошо, — сухо сказал Кейн. — Это все?

— Да, все, — сказал человек в старом дождевике, как бы не замечая сухости в голосе Кейна. — Доброй ночи, Майкл. — Кейн кивнул и пошел по узкой улочке вниз к Сент-Джеймс-стрит.

Кейн стоял в темном подъезде театрального служебного входа.

Через какое-то время появился служитель и пригласил его пройти. Кейн быстро взбежал по ступенькам, прошел вслед за служителем по коридору и вошел в гримерную. Закрыл дверь и остался стоять, прислонившись к ней.

Валетта Фэлтон сидела перед гримерным столиком и подкрашивала брови. Кейн подумал, что она очень красива. У нее были тонкие черты лица, правильный нос, рот небольшой и чувственный. Кейн поймал себя на мысли, что на Валетту он мог бы смотреть часами — так она была хороша. Ее яркое кимоно слегка распахнулось.

— Не знаю, говорил ли это тебе кто-нибудь еще, Валетта, — сказал Кейн, — но у тебя самые красивые ножки, которые я только видел в жизни.

Она повернула к нему голову и улыбнулась.

— Да, в свое время некоторые говорили нечто похожее, но это было давно, месяцев десять назад, — сказала она и, указав Кейну кивком на стул, добавила: — Садись, Майкл.

Кейн неторопливо повесил шляпу на вешалку у двери и сел.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не в последние десять месяцев? — спросил он.

Она взглянула на него искоса, сквозь длинные ресницы, и Кейн снова подумал, до чего же она хороша.

— Ты говоришь так, — сказала Валетта, — как будто хочешь казаться нескромным, — она снова улыбнулась. — Возможно, Майкл, ты забыл, что последние десять месяцев я была твоей любовницей.

Кейн озорно улыбнулся. В этот момент он напоминал мальчишку.

— Как я мог об этом забыть? — спросил он.

— Не знаю, — сказала Валетта, ее брови чуть приподнялись, — я не понимаю, почему ты считаешь, что мне могут делать комплименты другие люди, в то время, когда предполагается, что я влюблена в тебя.

— А, кажется, понимаю, — Кейн удовлетворенно кивнул.

Она отложила кисточку для бровей и повернулась к нему.

— Я бы хотела знать, — сказала она, — хотела бы знать… На самом ли деле ты такой циник, каким представляешься, или все это только поза?

— Настоящий циник никогда не будет притворяться, — сказал Кейн. — Зачем это ему? Да и тебе не восемнадцать лет. Поэтому притворяться циником, я думаю, глупо и смешно. Я считаю, что цинизм не может быть позой. Скорее это такая вещь, которую нам навязывают окружающие.

— Выходит, это я заставляю тебя быть циничным, Майкл?

— Нет, как раз наоборот, — улыбнулся он, — если бы не ты, то я бы погряз в пучине цинизма.

— Похоже, Майкл, что ты не видишь в жизни ничего хорошего?

— Так оно и есть, ничего постоянно хорошего в этой жизни нет.

— А я? Я же постоянно хороша. — Валетта снова взяла кисточку и посмотрела в зеркало.

Кейн неторопливо достал сигару и закурил. Он был доволен.

— Ну, — сказал он, улыбаясь, — не постоянно, а десять месяцев.

Валетта почувствовала, что его улыбка ее раздражает.