Ростислав Самбук - Крах черных гномов

Горст все размахивает и размахивает руками. Интересно, куда он клонит?

— Без руки или ноги, — разглагольствует, — я еще солдат. Это чепуха, что меня списали в тыл. Когда русские подойдут к границам рейха, такие, как мы, еще пригодимся…

Ульман удовлетворенно прищурился. Неплохо сказал парень: может, кто-то и задумается — война все ближе придвигается к границам Германии, и что ожидает рейх, если возникнет потребность даже в безруких солдатах?

— Но, — продолжает Горст, — в руку редко когда попадают. А если пуля не зацепит кости, то это вообще, — презрительно тряхнул головой, — не ранение. Настоящая рана — это когда в грудь или в живот. Правда, после такой мало кто поправляется, но это никогда не пугало солдат фюрера!..

Хитрый Горст: рассказал, как умирал в госпитале сосед по койке — унтер-офицер. У него была тяжелая рана в живот. Пять дней мучился в агонии, почернел. Несло от него уже мертвечиной, а он скрипел зубами и кричал, что хочет жить. Только жить! А для чего?…

Горст поучительно поднял палец:

— Очевидно, хотел вернуться на фронт! Правда, иногда ругал своего ротного командира, но думаю, делал это бессознательно…

— Он выжил? — испуганно спросил паренек лет пятнадцати с задористым, как у петуха, чубом.

Горст похлопал его по щеке.

— Конечно, умер, но какое это имеет значение? Лучше, правда, когда пуля попадет сразу сюда, — ткнул пальцем юношу в лоб, — но, к сожалению, это от тебя не зависит…

Паренек испуганно отшатнулся, машинально проведя рукой по лбу. Видимо, не разделял Горстовых мыслей, ибо тихонько подался назад, спрятавшись за спины товарищей.

— Эй, Вернер! — позвал вдруг Горст. — Иди сюда, расскажи этим соплякам, как ты потерял ногу.

К клубу подходили двое. Один — молодой, другой — значительно старше. Старый Ульман узнал их. И хотя юноша был теперь без костылей, опирался на толстую палку, не узнать его Фридрих не мог — настолько врезалась в память сцена в пивной, когда тот осмелился оттолкнуть ротенфюрера.

Парень еще не привык к протезу: шел, тяжело выкидывая его вперед и переваливаясь туловищем с боку на бок.

— Что тут происходит? — обвел взглядом гурьбу.

— Воспитываю молокососов, — небрежно произнес Горст. — В порядке шефской помощи руководству гитлерюгенда. Фронтовые воспоминания и прочее… Присоединяйся…

— У них все впереди, — юноша вытащил зубами сигарету из пачки, — какой-нибудь фельдфебель вымуштрует их за пару месяцев так, что не узнаешь…

— Однако наш опыт… — возразил Горст.

— Оставь, — спокойно остановил его Вернер, — этот опыт не сберег тебе пальцев, а мне… — постучал палкой по протезу.

— Вы, наверное, здорово отличились в бою! — восхищенно произнес белокурый мальчуган в кожаной куртке. — Крест первой степени дают не каждому!

Вернер смерил его презрительным взглядом.

— У тебя есть все шансы получить такой же, — ответил, — конечно, если штаны останутся сухими…

— Го-го! — захохотали вокруг. — Вот это поддел!

Мальчишка покраснел, казалось, кровь вот-вот брызнет из его пухлых щек.

— Не думайте, что только вам посчастливилось, — сказал с вызовом. — И мы будем бить врагов рейха!

— Ты? — насмешливо уставился на него Вернер. — А тебя мама отпустит?

— Мне уже пятнадцать лет…

— Неужели? — Вернер скорчил удивленную мину. — А я думал — четырнадцать с половиной…

— Пятнадцать! — настаивал тот. — И наш учитель сказал, что мы уже можем быть солдатами.

— Ну, если сам учитель, — иронически скривился Вернер, — то я поднимаю руки…

Вернер все больше нравился Фридриху. Было в этом пареньке что-то непосредственное, что отличало его от сверстников, воспитанных гитлерюгендом: очевидно, простота поведения, и собственные мысли, и суждения. Привлекал также иронический склад ума Вернера. Фридрих угадывал за этим сильный характер. Не нравилась ему только манера прищуривать глаза и исподлобья осматриваться вокруг. В такие моменты лицо Вернера заострялось, а глаза становились колючими.

«Видимо, много пережил и несколько озлобился», — подумал Ульман.

Старый Фридрих не считал это большим пороком. «Теперь всем нам необходима некоторая толика хорошей злости, — рассуждал он, — ведь борьба идет не на жизнь, а на смерть. Гуманизм — дело хорошее, но только после победы, а мягкотелые не побеждают!».

Горст взял Вернера под руку, и они направились к клубу. Фридрих окликнул сына.

— Когда вернешься домой? — спросил, лишь бы заговорить. Знал ведь — Горст освободится только после лекции. Он был одним из первых инвалидов, которые вернулись в поселок, и Магнус Носке, учитывая его фронтовые заслуги, устроил бывшего солдата в клуб.