Евгений Воеводин - Совсем недавно… Повесть

В сущности, в документах ничего особенно интересного нет. Конечно, офицер, вышедший из окружения в одиночку, требует более тщательной проверки. А в деле Ольшанского всё более или менее ясно, кроме одного - он пишет, что жил перед призывом в армию на Семеновской улице, в доме 16. Однако этот дом был разрушен в самом начале войны. Затем Ольшанский пишет, что работал в артели «Ремавтомаш». Такая артель в самом деле существовала, но была ликвидирована опять-таки в самом начале войны. Это, может быть, описка Ольшанского.

- Но мне не нравятся такие описки. Вот и всё, что я могу вам пока сказать. Кстати, что вы намерены делать с той рубашкой, которую вам передал Курбатов?

Лавров пожал плечами и засмеялся:

- Не знаю. Вывесить ее, что ли, и объявление приколоть!

- Это, конечно, ни к чему, - ответил Брянцев. - Хотя что-нибудь вроде этого нетрудно придумать.

На следующий день с утра, как назло, зарядил мелкий дождь. Лавров сидел в своей комнате в штабе и готовил материалы для лекций о воинской дисциплине. Под окном журчал ручеек. Где-то далеко слышались винтовочные выстрелы, - по всей дивизии сегодня начались зачетные стрельбы. Каждые два часа по дороге проходила смена караульных, да по двору, прикрывая от дождя кипу газет, перебегал от типографии в редакцию наборщик.

Лавров закончил конспект лекции к обеду. В столовой, куда он пришел голодный и усталый, было пусто. Через некоторое время в столовую с шумом вошло несколько человек, в том числе Горохов, начштаба полка и полковой врач. Наденька внесла на большом подносе пачку писем. Начштаба, надев пенснэ и сразу став похожим на Чехова, подошел к столику медленно, даже чуть торжественно, и начал читать адреса, беря письмо одно за другим. Он отложил письмо себе, потом дал два Горохову; Лаврову писем не было. Полковой врач получил сразу четыре. Одно письмо пришло Ольшанскому.

Офицеры выходили из столовой, когда мимо прошли три цистерны, а вслед за ними вынырнул из лощины «газик» Ольшанского.

Он лихо подкатил к крыльцу столовой и, соскочив, весело закричал:

- Видали богатство? Хочешь - в машину лей, хочешь - сам пей. Не бензин - коньяк три звездочки!

- Вам письмо, - сказал Горохов, - от девушки. Почерк с завитушками, - и, подражая тону Ольшанского, добавил: - не почерк, а шестимесячная завивка!

Ольшанский захохотал, показывая желтые крупные зубы. А Горохов, раз пошутив, уже разошелся и, лукаво подмигнув Лаврову, спросил: «А знаете, почему у Ольшанского синяк вот здесь не проходит?» - и он постучал себя по бицепсу ребром ладони. Офицеры снова рассмеялись, а Лавров весь подался вперед, и в висках у него гулко застучала кровь. Синяк! И, кажется, в позапрошлое воскресенье Ольшанский ездил ловить рыбу! Горохов говорил…

Лавров лихорадочно искал предлог остаться с Ольшанским, но предлога не было, а Ольшанский уже зевал:

- Поем да спать, сосну минуток полтораста, а вечером в баню схожу, - весь в бензине вывозился.

Идя к себе, Лавров неотступно думал о том, что Ольшанский, а не кто другой, был в то воскресенье на озере. Вскользь сказанные слова Горохова могли быть случайными, но они как раз дополнили цепь раздумий Лаврова. Он сдерживал волнение, какое у него появлялось всегда перед началом каких-либо решительных событий. Лавров не помнил, как простился с Гороховым, - наспех едва кивнув ему, и как тот удивленно поглядел на него: «Ты, того… не заболел, часом?». Впрочем, и этого он не слышал и почти бежал по скользкой, размытой дождем дорожке.

Первое, что бросилось ему в глаза, когда он, откинув набухший водой брезент палатки, влез туда, - были незаконченные письма. Он смахнул их со стола, оставив на досках мокрый след рукава, и сел. потирая лоб. Чего-то ему не хватало сейчас. И снова он выбрался из палатки, прикрываясь плащом от косых струй дождя. Неподалеку, под «грибком», с которого так и лила вода, стоял дневальный.

Он вытянулся, когда Лавров подбежал к нему, и собирался было крикнуть: «Дежурный - на линию», - но Лавров махнул ему рукой:

- Не надо… У вас есть папиросы?

- Папиросы? - удивился тот. - Ну, конечно, есть.

Укрывшись под грибком, закрыв ладонями трепетный огонек спички, Лавров неумело закурил, закашлялся, и дневальный спрятал невольную улыбку. Лавров попросил у него еще две папиросы - про запас; он знал, что иначе ему снова придется бегать под «грибок». Зажав две папиросы в одной руке, зажженную - в другой, он снова кинулся под дождь, к своей палатке.

Наконец, ему всё-таки удалось успокоиться. Были ли тому причиной первые затяжки горьким, обжигающим дымом, или просто он сказал себе, что успокоиться сейчас необходимо, - как бы там ни было, но Лавров уже мог привести в порядок разрозненные мысли, начать думать не только о том, что Ольшанский - враг, но и о том, как окончательно в этом увериться…