Хараламб Зинкэ - Объект 112

— Вот видишь, я был прав, когда сказал, что ни один бандит не скроется от нас… — успел еще услышать Здренгя и потерял сознание.

В купе третьего класса было жарко. Манека проснулся мокрый от пота. Протирая заспанные глаза, он с любопытством огляделся. Теперь, на рассвете, пассажиры были лучше видны, чем при посадке. Напротив подремывал пожилой крестьянин, опустив голову на плечо сладко спящего молодого солдата. Около окна сидела просто одетая девушка и с любопытством рассматривали Мирчу. У девушки были маленькие с хитринкой глаза, и Манека инстинктивно запахнул пиджак, притворяясь, что его одолевает сон.

«Кто она? И почему так пристально смотрит на меня?» — спрашивал он себя, испытывая необъяснимый страх. Испуганный Мирча начал успокаивать себя. «Надо быть мужчиной, никто тебя не преследует, никто тебя не знает, да и вообще ты Аурел Танасеску черт возьми!»

Он заставил себя вспоминать, что ему говорили о политическом строе нынешней Румынии в школе в Западной Германии. Пришли на память слова майора Оливера: «Шпион — это актер. Он исполняет роль на самой большой — мировой — арене».

Красивые слова! А каково здесь, когда тебя справа и слева прощупывают десятки глаз.

Так оно и было. Вскоре проснулся крестьянин, затем солдат, и купе ожило. И странное дело, а может быть, Мирче это казалось, все пассажиры как-то особенно внимательно присматривались к нему. «Нет, надо уходить отсюда, — подумал он. — Лучше перестраховаться, чем наоборот».

На первой же остановке Манека покинул купе. Убедившись, что за ним никто не следит, он быстро, уже на ходу, вскочил в другой вагон, нашел там свободное место, закрыл глаза и не открывал их до самого Бухареста.

С Северного вокзала Мирча Манека пешком пошел по улице Гривица. Солнце уже закатилось, заметно похолодало.

Подойдя к зданию Политехнического института он остановился. Шпиону вспомнилось, как здесь он впервые надевал легионерскую форму. В тот день, чувствуя за спиной поддержку таких же молодчиков, как он сам, Манека вскочил на кафедру и закричал: «Долой профессора-большевика!» Мирча вспомнил, как однажды у входа в институт его поджидал отец, приехавший из деревни. Отец спрашивал сына об учебе, но тот ответил:

— Не до учебы, отец. Нужно кое-кому кровь пустить.

Хорошо помнил Манека осень 1940 года. Тогда такие, как он, были хозяевами страны…

Вздохнув, он сел в трамвай № 15. На нем доехал до площади 1848 года, сошел и направился к улице Терезии. Темнело. Манека взглянул на часы — было около семи. Вдалеке показалась вывеска, которую он искал. Чем ближе подходил Мирча к этой вывеске, тем сильнее стучало его сердце. Наконец он остановился и прочел:

МАСТЕРСКАЯ ПО РЕМОНТУ АВТОРУЧЕК

Леон Гершкович

Вспомнились слова майора Оливера: «Как только увидишь мастерскую по ремонту авторучек Леона Гершковича, входи. Скажешь пароль и тогда установишь связь с „Арийцем“.»

«Уж не одно ли и то же это лицо?» — подумал сейчас Манека, решительно шагнув вперед. Но дверь мастерской была закрыта, а вверху кто-то наклеил маленький листок:

«Закрыто. Ушел в синагогу».

Мирче стало и смешно и до слез обидно. Он отошел, проклиная день сплошных неудач. «Куда идти? Можно было бы, пожалуй, остановиться в гостинице, — подумал он, — ведь документы в порядке, но все же лучше держаться от них подальше. Все гостиницы государственные, и на любого приезжего там могут обратить внимание».

Решив в концов ночевать в зале ожидания Северного вокзала, Манека побрел по залитым светом улицам румынской столицы. По пути он часто останавливался у освещенных витрин и читал вывески государственных магазинов.

Все, что он видел, казалось ему каким-то миражем. Не верилось, что два дня назад он был в Западной Германии, а теперь вот шагает по улицам нового Бухареста.

Курт Шерф родился во Франкфурте-на-Майне в доме бедняка. Отец Курта — инвалид первой — мировой войны — занимался нищенством на углах улиц, и однажды в морозный день его нашли замерзшим где-то на краю города. Мать Курта, слабая здоровьем, но наделенная твердым характером женщина, работала в домах богатых торговцев. Она уходила утром, когда Курт спал, а приходила поздно, заставая сына снова в кровати. Мать будила мальчика, давала ему поесть и никогда не спрашивала, где и как он провел, минувший день.

Курту едва исполнилось пять лет, когда он впервые заметил разницу между бедностью и богатством. Богатство вызывало у него зависть и злобу. Однажды Курт увидел маленького мальчика, который жадно лизал леденец. Приблизившись к малышу и убедившись, что его никто не видит, Курт вырвал лакомство и бросился наутек. Он скрылся в каком-то подвале и там с удовольствием съел конфету.