Рахим Эсенов - Легион обреченных

— Товарищ полковник! — горячо заговорил старший лейтенант. — Как можно освобождать из-под стражи Курреева? В двадцать седьмом он убил своего брата Мовляма, в тридцатом — Аннамета и его жену Байрамгуль. А мы его на все четыре стороны? Непонятно.

— По сути, Берды, вы правы. Но есть еще такое понятие, как формальности. На первое преступление Курреева розыскное дело не заводили, на убийство супругов тоже. Потому и обвинение в этих преступлениях не имеет законной силы. — И Касьянов укоризненно взглянул на Назарова.

— Кто знал, что Платон Новокшонов — предатель, — в голосе Назарова, начальника республиканского управления, проскользнули нотки досады. — Следствие по делу об убийстве Мовляма он запутал. Неопытные мы тогда были...

— Но почему замяли убийство Аннамета и его супруги? — сердился Касьянов. — Здесь кто помешал?

— Я уже давал вам объяснение, товарищ полковник, — чуть удивленно проговорил Назаров. — Следствие по этому делу вел Стерлигов, который не довел его до конца.

Убийство Аннамета и безносой Байрамгуль произошло незадолго до отъезда Назарова в Москву, когда тот уже числился курсантом Высших чекистских курсов. Стерлигов же, чувствуя бесконтрольность, халатно отнесся к случившемуся, не завел розыскного дела, дескать, чего бумаги плодить, если убийца за границу удрал. А когда начальник отдела по борьбе с басмачеством ГПУ республики вернулся с учебы, другие заботы заслонили эту историю. Стерлигова вскоре за несоответствие уволили из органов.

— Откровенно говоря, — заговорил Касьянов, — веревка плачет и по Каракурту. Дрожа за собственную шкуру, он предал своих хозяев, выдав многие секреты германской разведки. Возврата туда ему нет, и Каракурт это прекрасно понимает. Но человек он скрытный, лживый, неуравновешенный, жди от него любой фортель. Ему чужда наша мораль, ибо почти всю жизнь в чужую шкуру рядился. За ним глаз да глаз!..

Так Курреев вернулся в родной Конгур — к жене и детям, жившим в новом доме, заселенном перед войной, на месте старой мазанки, от которой и следа не осталось.

Айгуль уже не работала в сельсовете. В войну, когда почти все мужчины ушли на фронт, не усидел дома Агали Ханлар, давно вышедший на пенсию. Аксакал заступил на место Айгуль, в едином лице исполняя обязанности председателя, секретаря и рассыльного, а она трудилась в колхозе, руководя большим цехом, где шили для фронта теплые вещи. Всей душой отдалась делу и детям, смирившись, что нет у нее мужа, и, видимо, никогда больше не будет.

В ту пору много было вдов, сирот. И Айгуль причисляла к ним себя и детей. И вот, будто снег на голову, Нуры объявился. Откуда? Впрочем, догадывалась... Надолго ли? Поживет чуточку, покуролесит, и снова как в воду канет, поселив в ее душе боль и горечь, что после долго не сможет прийти в себя, взглянуть людям в глаза. Она чувствовала: в ней с каждым днем что-то притуплялось, хотя шел всего тридцать пятый год. Может, от того, что казнила себя: «Ты — жена предателя!» — эта душевная рана порождала какое-то чувство приниженности. Правда, люди, близко знавшие ее, не давали повода так думать. А она терзалась... Иль так отвыкла от Нуры? Живешь с ним, будто с чужим, и не ведаешь, что у него в мыслях. Будь он мягче, поласковее, глядишь, притухли б обжигавшие сердце думы..,

Нуры часто уезжал из дома, ездил в Геок-Тепе, Ашхабад в поисках работы, но по душе пока ничего не находил. А что он, собственно, мог? В шпионском да воровском ремесле никто не нуждался. То, чему научили его на чужбине, здесь не пригодилось. И он возвращался домой злой, усталый. Айгуль предлагала работать в колхозе, его это бесило: «В навозе копаться?» К несчастью, Каракурт отвык от земли и лопаты, от труда, облагораживающего человека. Он забыл, как выращивается хлеб, как пахнет свежескошенная трава, забыл об утренних зорях, которые когда-то встречал с Айгуль. Предательство тяжко своей расплатой — душевной пустотой.

И Курреев, словно оправдываясь, рассказывал жене, как жил, чем занимался вдали от дома, а она старалась перевести разговор на другую, близкую ей тему, и Нуры психовал, придирался к ней по всяким пустякам. Он злился, когда она задерживалась на работе, беспричинно ревновал, а однажды чуть не избил, увидев ее разговаривающую с мужчиной, оказавшимся председателем райисполкома.

Единственное, что согревало Айгуль, это радость сына Курбана и дочери Гульшат. Подростки, повзрослевшие в войну, они все же оставались детьми и были в неописуемом восторге, что у них наконец отыскался отец... Он вовсе не басмач, а такой же, как отцы у всех аульных мальчишек, ушедшие на фронт. Он только чуточку отдохнет, наберется сил и пойдет бить фашистов.